1. А в чём тут загадка?

2. А что это такое — демократия?

3. А кто будет предлагать ответ на поставленный
в заголовке вопрос?

4. Прогрессоры в фантастике и в жизни

5. Главный путь принятия решений

6. Основа демократии — привычка к ней

7. А откуда берутся привычки?

8. Главный вывод

9. "Снаряды" для тренировок в самоуправлении

10. Происхождение основного тренажёра для отработки
демократических навыков

11. Условия функционирования рынка

12. Ресурс для стабилизации обменной среды

13. Первые шаги буржуа в кадровой политике

14. Успешными были отнюдь не все буржуа

15. Происхождение этики

16. Особенности этических принципов у братвы

17. Влияние достатка на этические принципы

18. Достаток и формирование традиций

19. Незаконность как путь проникновения в общество

20. Резюме

21. Заключение

22. Возражения Алексея Аксельрода

23. Ответы Алексею

          Каким путём возникают демократическое управление обществом и аппарат для сего управления? То, каким путём они поддерживаются — понятно. Но вот каким образом они именно устанавливаются, каким путём именно появляются на месте прежних и, естественно, недемократических властных структур — пусть даже не благодаря самостоятельному изобретению устроителями демократии всех-всех-всех её элементов, а хотя бы на базе частичного предварительного обучения устроителей демократии, то есть перенимания ими самоуправленческих наработок у других обществ?

          Выражаясь иными словами, какие ключевые однотипные во всех случаях события обязательно предшествуют установлению демократического управления обществом как стабильного, как "долгоживущего" явления?

          (Меня, разумеется, совершенно не интересует в этом плане такой общественный институт, как массовое приучение к демократии с детских лет, ещё в рамках школьной программы — ибо сие массовое приучение появляется уже только при развитом демократическом правлении как средство воспроизводства и укрепления последнего.)

          Основная загадка связана в данном случае с наличием двух печальных обстоятельств.

          Первым печальным обстоятельством является то, что мы, люди — природные холопы. То есть эволюция ещё миллионы лет назад выработала у нас как у социальных животных способность и стремление существовать в социумах именно с единовластием, с самодержавием, с одним-единственным вожаком стаи. Поэтому другой организации общества, кроме деспотического правления, по сию пору не представляет себе как минимум 70% населения планеты.

          Ну а вторым печальным обстоятельством, препятствующим возникновению демократического управления обществом, является то, что мы, люди, — почти необоримо консервативные существа. Этот почти необоримый консерватизм позволяет нам двигаться вперёд к новым и прогрессивным устроениям только в том случае, если мы совершаем именно самые мелкие, редкие и осторожные шаги.

          А потому одномоментный и массовый отказ восставших людей от принципов и от структур пусть и ненавидимой ими, но зато привычной и понятной старой монархической власти — это событие совершенно невероятное.

          Почти необоримый консерватизм не подготовленных заранее свергателей злого царя даже в самом благоприятном случае позволит им додуматься с ходу всего лишь до мысли о возведении на трон нового царя — но только уже, конечно, не злого по отношению к свергателям, а доброго.

          Этот почти необоримый консерватизм, повторяю, ни за какие коврижки не позволит не подготовленным заранее свергателям с ходу додуматься до установления странных, незнакомых, никогда и никем в окру́ге не опробованных принципиально новых самоуправленческих норм.

          Вот, например, неужели могла появиться сама собой и одномоментно, без долгой предварительной подготовки такая беспримерно совершенная демократия, как древнеримская (см. "Лучшие в мировой истории заграждения против тирании")?

          Мне, равно как и всем прочим любителям обществоведения, разумеется, хорошо известен совершенно, увы, невнятный ответ на заданный выше вопрос про установление демократии в обществе. Сей невразумительный ответ выглядит так: демократическое управление обществом в какой-то момент появляется, мол, само собой — типа как кролик из шляпы фокусника — просто потому, дескать, что оно позарез нужно классу буржуазии (то есть общественному слою более-менее свободных товаропроизводителей или уже просто частных собственников типа купцов) как единственно возможная форма её, буржуазии, диктатуры.

          Данный ответ на вопрос о путях возникновения демократии в масштабах всего общества абсолютно бестолков уже хотя бы потому, что у кучи обществ буржуазия тысячелетиями имелась в больших, в социально значимых объёмах, однако ничего похожего на демократию в этих обществах тем не менее даже близко не устанавливалось.

          То есть в одних обществах — например, в Финикии, в Древней Греции и в Древнем Риме — буржуазия появлялась, и через некоторое время там возникала более-менее долговечная демократия. Однако в других обществах — например, в Древнем Китае, в Древнем Иране и в Древней Индии — буржуазия тоже появлялась (и кое-где даже оформлялась в виде отдельной касты), но никакого дем.управления обществом не возникало там тысячелетиями.

          Так почему имело место столь разительное различие в результатах при вроде бы совершенно одинаковых стартовых условиях? Почему те же китайская и иранская буржуазии, даже одержав вместе с крестьянством победы в восстаниях, поднятых против деспотов (сии победы, кстати, суть редчайшие явления в мировой истории), всегда ограничивались тупейшими возведениями на троны новых династий примерно таких же, как и прежде, деспотов?

          Для начала на всякий случай объясню, что я понимаю под демократией. В идеале это общественное устроение (или процедура), представляющее собой достаточно целостный комплекс из традиционных (иными словами, не одноразовых, не уникальных, а регулярных), свободных и "равновозможностных" выдвижений, обсуждений, выборов и отзывов людей или программ на соответствующих их важности уровнях.

          Упоминание в приведённом определении о равенстве возможностей означает, что выдвижениями, обсуждениями, выборами и отзывами занимается не один человек, а хотя бы несколько людей. Ибо понятие "равенство" тесно связано со сравнением, выполнить которое можно лишь при наличии сразу нескольких объектов.

          А ссылка в приведённом определении на регулярность ввиду традиционности предполагает, понятно, что описанное выше общественное устроение кто-то серьёзно поддерживает и воспроизводит. То есть, например, активно противодействует исчезновению демократии и, соответственно, появлению вместо неё единоличного (или почти единоличного) и недемократичного правления — монархии.

          Конечно, наибольшую устойчивость традиция имеет в том случае, если её основное поддержание происходит не из-за границ той среды, в коей присутствует эта традиция, а прямо внутри данной среды. К примеру, демократия в послевоенной Японии стала полноценной, по-настоящему устойчивой только тогда, когда отпала необходимость в её поддержании извне силами экспедиционного корпуса американского генерала Макартура.

          Готовность поддерживать демократию, готовность всерьёз и грамотно бороться за неё обычно называется гражданственностью.

          Я — тренер по тяжёлой атлетике. Непрофессиональный и очень мелкий: за всё время тренерской деятельности я поставил правильную технику подъёма штанги всего лишь шестерым воспитанникам и худо-бедно исправил технику у одного. Тем не менее у меня имеется чёткое представление о том, каким образом следует приучать людей к не очень для них привычным, но зато наиболее эффективным для достижения поставленной цели действиям — см. "Схема обучения толчку штанги от груди".

          А здесь сообщу, что главные правила любого научения — это, как известно, многократное повторение и постепенность, поэтапность, пошаговость освоения от менее сложного и непривычного к более сложному и непривычному.

          Кроме того, тренеру нужно не упускать из виду, что эффективная подготовка к любому высокому достижению всегда состоит из серии напряжений и расслаблений. Во время последних происходит отдых, то есть восстановление затраченных на напряжение ресурсов. Периоды расслаблений почти всегда должны быть намного длиннее, намного дольше, чем периоды напряжений. Иначе у тренируемого произойдёт недовосстановление, влекущее за собой травмы. Которые, как известно, приводят к откатам далеко назад от достигнутых результатов.

          Кроме того, при тренировочном процессе напряжение не должно быть запредельным, оно должно увеличиваться только с учётом роста возможностей тренируемой системы. Иначе тоже неизбежны серьёзные травмы.

          Как, надеюсь, понятно, я намекаю тут на то, что для объяснения демократических перемен в обществе нужно подойти к проблемам установления самоуправленческих порядков и массового формирования гражданственности именно с позиций правильных взглядов на тренировку: какие нагрузки, в какие сроки, в какой последовательности и с какой интенсивностью наиболее эффективно натренировывают демократические умения?

          Лучшие советские фантасты братья Стругацкие больше полувека назад написали повесть "Трудно быть богом". Эта повесть положила начало целой серии произведений про прогрессоров. То есть про людей будущего, которые, действуя почти в одиночку (но получая помощь от одной могущественной земной организации) подтягивают инопланетные цивилизации до более высоких уровней развития. Прежде всего, конечно, до более высокого социального уровня.

          Как же действуют эти прогрессоры — типа Руматы Эсторского из "Трудно быть богом"? Братьям Стругацким, похоже, пришло в голову только то, что прогрессорство Руматы вполне нормально проявляет себя через его, Руматы, поддержку местных (инопланетных) учёных, то есть путём помощи техническому прогрессу, а также через совершение единичных добрых дел типа спасения хороших инопланетных людей.

          Но эта придумка братьев Стругацких — она ведь на самом деле не шибко и фантастическая. Ибо подобные прогрессоры-подтягиватели жили и живут прямо на нашей Земле. Чем же ещё, как не прогрессорством занимались, например, все восстававшие низы самых разных обществ? Предания и хроники донесли до нас даже имена главных, руководящих прогрессоров — типа братьев Гракхов, Спартака, Маздака, Хуана Чао, Уота Тайлера, Оливера Кромвеля, Степана Разина, Максимилиана Робеспьера, Джузеппе Гарибальди, Джона Брауна, Николая Ленина и т.д.

          А все современные политики и изобретатели — это разве не в той или иной мере прогрессоры, то есть улучшатели общества? Мало этого, прогрессорами — но, разумеется, совсем мелкого масштаба — являются вообще все нормальные люди. Своей повседневной и чаще всего рутинной деятельностью потихоньку подталкивающие общество вперёд (к победе коммунизма или куда-нибудь подальше).

          Однако на нашей планете прямо сегодня имеются и такие прогрессоры, которые на три головы превосходят по мощи полудохлых Румату Эсторского, Максима Каммерера и Рудольфа Сикорски, то есть фантастических героев, придуманных братьями Стругацкими. Эти современные прогрессоры — США и их оруженосцы.

          Правда, в последние полтора десятилетия сии главные прогрессоры нашей планеты сильно изменились в худшую сторону из-за их почти полной бесконтрольности, монопольности — и потому теперь их целью стал уже, увы, явно не прогресс в других обществах. Однако я не собираюсь останавливать здесь внимание на данном печальном обстоятельстве. Ибо раньше прогрессивность, положительность намерений США и иже с ними не вызывала никаких сомнений. Вот именно: намерений. Но далеко не всегда — действий и их результатов.

          Да, действия и их результаты у главных прогрессоров планеты, несмотря даже на самые добрые намерения, достаточно часто оказывались, к сожалению, не самыми успешными. А всё почему? А всё потому, что почти все вышеуказанные главные прогрессоры нашей планеты как были, так и остаются плоховатыми, недостаточно грамотными тренерами.

          Например, главный на сегодня прогрессор по имени США считает само собой разумеющимся, что демократическое управление обществом тотчас и само собой возникает в результате уничтожении единоличных диктаторов типа Лумумбы, Альенде, Саддама, Мубарака, Каддафи, Кастро, Асада и т.д.

          Но в реальности одна лишь ломка старой, например, техники подъёма снаряда — пусть даже и не самой эффективной, не самой правильной — никогда не приводит к самопоявлению эффективной, правильной техники подъёма снаряда. Ибо для овладения правильной техникой подъёма снаряда нужно не только избавиться от неправильной техники подъёма снаряда, но ещё и специально, целенаправленно обучиться этой правильной технике подъёма снаряда. То бишь приобрести некий принципиально новый намертво затверженный навык, двигательно-управленческий стереотип.

          Как известно, все живые существа действуют, стремясь к собственной выгоде. Данное положение дел частенько понимают таким вульгарным образом, что, мол, все живые существа стремятся получить сиюминутное удовольствие или избегнуть сиюминутного неудовольствия. Но ведь, например, разумное существо способно проявить волю и благодаря этому подвергнуть себя сиюминутным неприятным ощущениям, дабы в дальнейшем получить прогнозируемое большое удовольствие или, напротив, избегнуть прогнозируемого большого страдания.

          В частности, именно по этой причине мы, люди, делаем себе болезненные прививки против тяжёлых или даже смертельно опасных недугов.

          Примерно на такие же сиюминутные неприятные ощущения в свете получения через какое-то время большого удовольствия (или ради избегания в дальнейшем большого неудовольствия) способно обречь себя и особым образом подготовленное — например, выдрессированное — существо, не обладающее разумом.

          Так, в одном из экспериментов удар током (разумеется, не убийственный по силе, но всё же весьма неприятный) прочно связывался у подопытной собаки с дальнейшим получением корма. И когда у данной хорошо выдрессированной в указанном плане собаки возникало большое желание поесть, она самостоятельно шла в бьющий её током коридор, чтобы добраться до находящегося в его конце корма, закрытого занавеской.

          Разумеется, в результатах описанного эксперименте нет ничего удивительного, ничего принципиально нового, ибо "без труда не выловишь рыбку из пруда", без тоскливой засады или без обессиливающей погони не поймаешь вкусного зайца и т.д.

          Так что же было выработано у описанной выше собаки? Какой фактор заставлял её по собственному выбору получать удар током? Неужели внезапно пробудившийся разум? Нет, конечно. На самом деле собакой двигало то, что мы, люди, чаще всего называем привычкой. Собака привыкла, хорошо усвоила некий стереотип поведения и затем стала применять его в важной для себя ситуации — когда нараставший голод начинал пересиливать страх перед ударом тока.

          Никак нельзя обойти вниманием и тот факт, что велениям привычек бо́льшую часть своих жизней следуют не только примитивные, но также и вполне разумные существа — то есть мы, люди. Просто эти привычки у нас обычно более сложны, чем у прочих животных.

          И в данном обстоятельстве — то бишь в постоянных действиях вполне разумных существ на основании бездумных привычек — тоже имеется огромная выгода. Ибо обдумывание, осознавание и решение жизненных проблем при помощи разума, то есть ментальное моделирование — это процесс, на который приходится затрачивать очень много времени и сил.

          А вот действие по привычке — оно чаще всего очень простое и лёгкое, беспроблемное: как езда по глубокой колее. Ибо при езде по колее отпадает надобность заботиться об управлении, крутить в правильные стороны руль.

          Итак, одна из главных выгод, коей следуют практически все существа, состоит в том, чтобы жить и действовать (а сие в принципе одно и то же) по привычке, на основе низкоуровневых рефлекторных стереотипов. На основании же велений разума обладающие последним существа действуют довольно редко.

          Если присмотреться к устойчивым демократиям, то можно заметить, что все они тоже базируются отнюдь не на сознательных актах избирателей и избираемых, и уж, ясное дело, вовсе не на их, избирателей и избираемых, сиюминутной стимуляции. А как раз на упомянутых выше привычках.

          Конечно, в каждой выборной кампании имеются и вполне сознательные акты — например, сравнение избирателями программ кандидатов. А также придумывание политтехнологами новых подходов к рекламе кандидатов. Но всё остальное — и основное — делается по привычке, бессознательно, неразумно. Что я имею в виду?

          Приведу в качестве вполне плодотворной аналогии с выборной кампанией какую-нибудь не самую простую игру — например, шахматы. Как в действиях людей при игре в шахматы, так и в действиях людей в выборной кампании имеет место очень много привычного, стереотипного: типа следования правилам (например, "Закону о выборах" и этике общения с избирателями) или типа применения отработанных приёмов, затверженных и многократно проверенных на практике комбинаций из действий (например, шахматных ходов) — и совсем мало творческого, то есть придуманного на ходу.

          Для того чтобы человек смог хотя бы слабо играть в шахматы, ему нужны устойчивые привычки правильно, по правилам обращаться с шахматными фигурами.

          Если же этих устойчивых привычек у человека не будет, то его манипуляция шахматными фигурами станет более ошибочной, то есть менее правильной. Менее правильной во всех смыслах: как в смысле попыток сделать ход не по правилам, так и в смысле общего проигрыша партии тому, кто обладает бо́льшим запасом привычек как знаний об эффективных действиях в разных шахматных ситуациях.

          Но ведь устойчивые привычки или — что то же самое — запасы знаний и умений не появляются сами по себе, а приобретаются, предварительно накапливаются в процессе того, что чаще всего называется учёбой, обучением.

          И это обучение практически никогда не бывает одномоментным — тем более если сие обучение касается не одного особо одарённого человека, а большой группы людей с очень разными по уровням способностям.

          То бишь обучение большой группы людей с очень разными способностями всегда, во-первых, занимает немалое время, а во-вторых, требует многократного моделирования, многократного повторения того процесса, в отношении которого и происходит обучение. Например, процесса игры в шахматы. Или процесса решения квадратных уравнений. Или такого процесса, как выборная кампания.

          В связи со всеми приведёнными выше соображениями у меня есть не просто большое подозрение, но 100%-ная уверенность в следующем: древние римляне, свергшие Тарквиния Гордого, организовали новое управление не по лекалу старой власти (то есть не позволили встать над собой новому рексу), а по демократическим принципам именно потому, что уже очень хорошо заранее отрепетировали это новое для общества — а именно демократическое — управление.

          Другими словами, я делаю следующий вывод: появление широкомасштабной демократии, которая требует присутствия у большинства её субъектов, во-первых, гражданственности (то есть уверенности как в своих силах, так и в своей полной правоте), а во-вторых, привычек к участию в самоуправленческих процедурах, ставших уже естественными, само собой разумеющимися, единственными из вспоминаемых — принципиально не может быть одномоментным процессом. А потому никогда в мировой истории и не было им.

          То есть любому появлению демократии в рамках всего общества, без сомнений, всегда предшествовал достаточно длительный процесс обучения ей, демократии.

          Что я имею тут в виду под обучением? Ну уж, разумеется, не упомянутое в начале данного текста школьное образование.

          Дабы получить возможно более толковое и плодотворное объяснение того, каким образом возникают массовая гражданственность и прочие демократические привычки, к поискам этого объяснения имеет смысл подойти, как уже отмечалось выше, с позиций вопросов тренировки: какие факторы, в какие сроки и при какой интенсивности воздействия с наибольшей эффективностью натренировывают демократические стереотипы поведения?

          Судя по всему, для формирования навыков самоуправления, — что, конечно, предполагает прежде всего расшатывание инстинктов и навыков холопства, бездумного подчинения единоличному начальству, — социально значимые факторы должны создавать людям серии примерно таких же напряжений-расслаблений, какие имеют место на тренировках в подъёмах отягощений.

          Эти напряжения-расслабления в социальной области могут иметь самую разную природу: разрешения доброго царя и запреты злого царя (последние могут вызывать недовольство); усиление-ослабление влияний со стороны более или менее развитых соседних стран; циркулирование политических слухов пропагандистской направленности; появление СМИ и, в частности, интернета с оппозиционной агитацией; появление-исчезновение возможностей судиться с сильными мира сего и даже с самим государством; суд присяжных; система земств; соперничество высших чиновников и их публичные расправы друг с другом — что иной раз вынуждает последних звать в союзники, вооружать и обучать простолюдинов; неглубокие кризисы, заставляющие людей почаще шевелить мозгами.

          Но основной социально значимый фактор, неуклонно тренирующий, вырабатывающий у людей навыки самоуправления — это, конечно, давление со стороны имеющих товарный (товар есть продукт, произведённый или добытый не для собственного потребления, а на обмен) характер средств жизнеобеспечения, которые для своего нормального функционирования нуждаются именно в рыночных, а значит, в требующих демократии порядках.

          Как известно, изначально производство в обществах носило натуральный характер. Другими словами, минимальная производящая ячейка типа отдельной семьи или даже вообще одного человека все необходимые для жизни продукты делала сама.

          Такое положение имело место потому, что все тогдашние орудия, средства производства были, с одной стороны, легко изготавливаемыми (их мог в приемлемые сроки смастерить всего лишь один человек), а с другой стороны, низкоэффективными (они могли обслужить тоже всего лишь одного человека или чуть больше). И потому общество состояло тогда в основном из самостоятельных, из индивидуализированных, из отделённых друг от друга самим производственным процессом работников.

          Таких пусть даже огромных числом, но базово разобщённых работников легко могла подчинить и реально легко подчиняла себе любая пусть даже и невеликая числом, но зато хорошо организованная сила. Тем более если эта сила обладала оружием, а базово разобщённым работникам запрещала брать оружие в руки. Тем не менее данная хорошо организованная сила была весьма полезна для покорявшихся ей базово разобщённых работников: поскольку данная организованная и законная сила защищала базово разобщённых работников от грабежей со стороны пришлых организованных сил.

          Эта защита оказывалась выгодной даже в том случае, если за неё, за защиту, хорошо организованная сила забирала у работников очень много произведённого ими, почти не оставляя средств для расширенного воспроизводства и для развития.

          Но со временем инстинктивное и принципиально правильное стремление людей поменьше работать, побольше при этом получая, а также их периодическое шевеление мозгами привели к положительным, к выгодным переменам сначала в орудиях, потом в процессе производства, а затем и в процессе распределения произведённого.

          Иными словами, люди постепенно, совершая, как отмечалось выше, "именно самые мелкие, редкие и осторожные шаги", додумались сделать такие орудия, которые обладали несравненно более высокой производительностью, чем орудия натурального хозяйства.

          Мало того, продукция этих новых орудий обладала несравнимо более высоким качеством, нежели продукция орудий натурального хозяйства. Например, горшок, изготовленный при помощи гончарного круга, служит намного лучше и дольше, чем горшок с неровными стенками, вылепленный вручную методом "шнуровой керамики". Равным образом выкованный в кузнице железный гвоздь намного прочнее и долговечнее, чем вырубленный топором гвоздь деревянный. А доска, сделанная при помощи железной пилы, намного прямее и ровнее, нежели вырубленная тем же универсальным топором.

          Однако вышеупомянутые более производительные орудия, с одной стороны, стало труднее изготавливать, а с другой стороны, они, будучи более совершенными изделиями, дольше не ломались, не выходили из строя. Соответственно, такие более совершенные орудия, как, например, гончарный круг или кузнечные мехи работнику имело смысл использовать постоянно, не отвлекая свои далеко не беспредельные силы на новое трудное изготовление и на последующее кратковременное использование других повышенно совершенных орудий.

          В результате такого принципиально правильного подхода к делу (напоминаю: изготавливать потщательнее с той целью, чтобы затем как можно дольше и эффективнее использовать) двор одного производителя оказывался заваленным горой быстро и качественно сделанных на гончарном круге горшков, двор другого работника — горой быстро и качественно сделанных в кузнице железных гвоздей, двор третьего — горой быстро и качественно сделанных пиломатериалов и т.д.

          И это при всём при том что ни первый, ни второй, ни третий работники не получали в результате производственных усилий ни куска хлеба, ни капли молока, ни аршина ткани и т.д., — вообще-то, крайне необходимых для людской жизни. А также при всём при том что у соседей — таких же специализированных производителей — качественные хлеб, молоко и ткань имелись в столь же огромных избытках, то есть тоже заваливали собой склады.

          Из этого положения с наличием у человека огромного избытка одного продукта и множества нехваток прочих продуктов есть совершенно очевидный выход: всем людям нужно поменять тот продукт, который у них имеется в избытке, на те продукты, в которых эти люди испытывают нехватку. Арена для такого массового обмена называется, как известно, рынком.

          Вот так и получилось, что вроде бы чисто технические перемены в основных, в численно доминирующих орудиях привели к масштабным общественным преобразованиям: на месте базово разобщённых производственных ячеек возникло устойчивое объединение большого числа людей, основанное на совместном удовлетворении их прямых жизненных потребностей.

          Конечно, собираться в кучку по собственной инициативе люди могли и реально собирались ещё и во времена натурального хозяйствования. Но, во-первых, такие кучкования натуральных производителей по их же собственной инициативе были не шибко частыми, не шибко систематичными и не шибко обязательными мероприятиями, а во-вторых, такие кучкования натуральных производителей по их собственной инициативе опять же не шибко приветствовались руководителями общества, то есть вышеупомянутой организованной вооружённой силой.

          Ибо эти кучкования могли представлять собой угрозу для власти руководителей общества, всегда заметно меньших числом, чем производители.

          И потому подобные кучкования руководители общества всегда были готовы срочно разогнать — типа как сегодня в России высочайше запрещены любые подозрительные кучки в общественных местах: "Больше одного — не собираться".

          А вот разгоны руководителями общества регулярных кучкований для обмена излишками массово произведённых продуктов (такие излишки, произведённые специально для обмена, напоминаю, носят название "товар", а самостоятельные производители товара, в свою очередь, носят название "буржуа") вредны для самих же разгоняющих: без таких регулярных кучкований производители товаров вымрут, аки мамонты. И властвовать разгоняющим тогда станет просто не над кем.

          Но при каких условиях возможен рыночный обмен (а то ведь бывает ещё и обмен дарами — в рамках так называемых "дарообменных" отношений) между людьми?

          Первое важное условие — равенство прав этих людей. То есть рыночный обмен имеет смысл только при условии невозможности для одного человека оказать силовое давление на другого человека. Если же один человек способен оказать силовое давление на другого человека, то для него, для оказывающего силовое давление, смысл в обмене сразу пропадает: зачем давать что-то взамен взятого, когда это взятое можно просто оставить себе — уже как своё?

          Например, раб принципиально не может обмениваться со своим хозяином, поскольку рабу совершенно нечем обмениваться. Ибо всё, что есть у раба, уже по определению принадлежит хозяину.

          Вторым важным условием обмена следует назвать стабильность рыночной среды, её ненарушаемость. То есть, к примеру, её защищённость от грабежа. Который может совершаться как законными руководителями общества, так и пришлыми бандитами. Или мелкими внутренними нарушителями спокойствия типа карманных (после появления у людей карманов) воришек.

          Другими словами, для своего нормального функционирования рынок как обменная среда нуждается, прежде всего, в гарантиях невмешательства со стороны руководителей общества по их собственной инициативе, а кроме того, в постоянной охране от внешних и от внутренних нарушителей спокойствия.

          (Для обмена имеют значение, конечно, и другие условия — например, разница в неудовлетворённых потребностях у обменивающихся людей — но это уже не относится к теме данного текста.)

          Каким же образом равноправные люди могут обеспечить ненарушаемость, стабильность функционирования необходимой для их, людей, существования обменной среды? А таким, что эти равноправные люди могут договориться друг с другом об их самостоятельном, об их самоличном, о "беспостороннепомощном" управлении обменной средой. Ибо в нормальном функционировании рынка никто не заинтересован больше, чем сами его субъекты.

          У всех же прочих людей интерес к рынку может быть только один: погреть на рынке руки — хотя бы даже за счёт его бед, за счёт его развала.

          Именно данная наибольшая заинтересованность в благополучии рынка и заставила первых буржуа начать эксперименты-тренировки в области самоуправления — разумеется, путём совершения всё тех же "самых мелких, редких и осторожных шагов".

          Между прочим, известный историк Теодор Моммзен утверждал, что Рим основан вовсе не на диком болоте, как рассказал ещё более известный историк Плутарх, а именно на вполне пригодном для использования участке земли. Который издревле служил местом для обмена товарами всех окрестных племён (типа сабинян, этрусков, вописков и т.д.).

          То есть будущие насельники Рима захватили отнюдь не бесхозное неудобье, а давно освоенную до них территорию межплеменного торжища, рынка. Что, разумеется, и помогло римлянам в дальнейшем установить именно демократическое правление.

          Понятно, что далеко не все вышеупомянутые эксперименты субъектов рынка с самоуправлением кончались успехом. Но тут действовал жестокий отбор наподобие естественного: всё неудачно или слишком поздно придуманное и воплощённое в реальность, то есть всё нежизнеспособное — начисто исчезало с лица Земли. А воспроизводилось и разрасталось, соответственно, только всё более-менее удачное, работоспособное. То есть "выживали", конечно, далеко не все рынки.

          Вышеупомянутые придумывание и опробование придуманного, повторяю в очередной раз, были, несомненно, достаточно долгими, ни в коем случае не одномоментными процессами. То бишь тут ничего не возникало само собой или по мановению волшебной палочки — всего лишь, дескать, из-за того, что кому-то сие приспичило по системе "вынь да положь".

          А что конкретно тут приходилось придумывать и опробовать? Разумеется, уже отмеченные выше процедуры выдвижения, обсуждения, выборов и отзывов людей или программ на соответствующих их значениям уровнях. Придумывать и опробовать всё это приходилось, понятно, вплоть до мелочей, вплоть до всех нюансов регламента.

          (Может показаться, что данный комплекс процедур очень сложен и уникален, что он не имеет аналогов в "додемократической" жизни. Но на самом деле выдвижение решения, обсуждение решения и выбор решения — это единственно возможный путь принятия любого решения [в том числе даже доразумного]. Правда, обычно такое решение является индивидуальным. Но иногда и массовым — например, решение, принятое в рамках семьи. Демократическим комплекс самоуправленческих процедур стал тогда, когда люди заформализовали его и начали регулярно применять в неродственных коллективах.)

          Например: когда назначаются отмеченные процедуры? Сколько времени на каждую из них отводится? Откуда берутся их ведущий, счётная комиссия и т.д.? (Все другие и также, несомненно, очень многочисленные придумки организаторов рынков по поводу правил проведения обмена, дачи в долг, проверки драгметаллов на подлинность, эмиссии первых денег, утверждения эталонов мер и т.п. к теме данного текста не относятся.)

          Но больше всего на установление в дальнейшем демократического управления уже в масштабах целого общества повлияла следующая придумка организаторов самоуправляющихся рынков: принятие на службу и увольнение вооружённой охраны рынков. Из этого впоследствии и выросли выборы снизу главных войсковых начальников, то есть главнокомандующих типа римских консулов и диктаторов или современных президентов и премьер-министров.

          Поначалу такие принятие на службу и увольнение охраны рынка наверняка производились субъектами рынка с позиции силы: ведь каждый купец из тех мест, где впоследствии устанавливалась демократия в рамках всего общества, наверняка вынуждался обстоятельствами иметь хоть какое-то защитное вооружение. Ибо обстановка в тех местах была достаточно криминальной: иначе зачем нужна сама охрана?

          И в итоге получалось, что большое собрание торговцев, державших в загашниках, а может быть, и прямо в руках кучи оружия, обращалось к нанимаемому отряду воинов примерно со следующими словами:

          "Драться-то мы горазды и сами. Но, вообще, у нас у всех немного другие специальности, другие таланты в области добычи хлеба насущного. Так что вместо нас лучше вы, воины, занимайтесь защитой здешнего рынка как привычной для вас работой. А мы, товаропроизводители и купцы, будем заниматься здесь своей привычной работой. Результатами которой обязуемся достаточно щедро с вами делиться. Но если качество вашей, воины, работы нас устраивать перестанет, то тогда уж, извините, нам придётся с вами расстаться и пригласить на ваше место кого-нибудь другого..."

          Кстати, в данном случае изгнание воинов (типа дружины Александра Невского) являлось уже не незаконным восстанием рабов, а правомерной, заранее указанной в договоре акцией. Равно как и приглашение на место старой дружины кого-нибудь нового. Это приглашение новой охраны также воспринималось теперь не как подлая закулисная игра неблагодарных холопов против их законного господина, а как заранее обусловленная честным договором перемена мнения у полновластного и потому уже тоже вполне благородного господина. Типа "Господина Великого Новгорода".

          А в дальнейшем народное собрание или его представители при переговорах с отрядами охраны могли и не демонстрировать своё оружие: у воинских отрядов уже сформировались рефлексы беспрекословного подчинения огромным народным массам — ничуть не худшие, чем рефлексы беспрекословного подчинения своему единоличному начальнику.

          Вот так, хорошенько натренировавшись на рынках как на спортивных снарядах в самоуправлении и в коллективном принятии на службу вооружённых отрядов, буржуа смогли впоследствии перенести полученные демократические навыки на управление уже целым обществом.

          Но вышеописанные события происходили с буржуазией, напоминаю, далеко не везде. А только в местностях типа Древнего Рима или Великого Новгорода. Где субъекты рынка могли в любой момент вооружиться до зубов хоть для голосования на Марсовом поле, хоть для помощи нанятому князю, отряд которого испытывал недостаток сил в борьбе с псами-рыцарями.

          Во многих же других местностях, где вооружённость субъектов рынка либо изначально являлась минимальной, либо вообще отсутствовала, тренировок необходимого объёма в самоуправлении ни у кого не было. И потому широкомасштабная демократия в тех местностях так никогда и не устанавливалась. Но почему в упомянутых местностях отсутствовала вооружённость буржуазии и почему там никогда не устанавливалась широкомасштабная демократия? Скоро я об этом расскажу.

          А пока ещё раз о том же самом, но с чуть-чуть другого бока: вообще, это очевидно, что при прочих одинаковых условиях лучше выживали те общества, где руководившая обществом организованная вооружённая сила меньше гнобила буржуазию. То есть где у руководившей обществом силы были традиции меньше обращать на буржуазию внимание. Ведь благодаря данному примиренческому отношению к буржуазии руководившая обществом сила получала более развитую экономику. А значит, более богатую жизнь и лучшее вооружение.

          Однако, с другой стороны, такое традиционно примиренческое отношение к буржуазии приводило к тому, что руководившая обществом сила не мешала буржуазии развиваться, усиливаться. И в итоге последняя вырастала в мощную претендентку на руководство обществом.

          Откуда же бралось само указанное примиренческое отношение руководителей общества к буржуазии? Было ли оно всего лишь игрой случая или имело всё-таки закономерный характер?

          Постараюсь дать ответы на эти вопросы.

          Откуда берутся этические нормы? Ответ тут очевиден: из признания собственного бессилия. Этическая норма — это не что иное, как дальнейшее (после признания) фактическое оправдание своего бессилия.

          Например, лиса из известной басни выработала в отношении винограда следующую норму: он, мол, "зелен, ягодки нет зрелой, тотчас оскомину набьёшь". На основании чего появилась эта норма непотребления вполне вкусного на самом деле винограда? На основании его недоступности для лисы.

          Равным образом, отвергнутый ухажёр частенько шипит, убираясь восвояси: "Не больно-то и надо..." Типа девушка, давшая ему от ворот поворот, сама представляет собой порченый товарец.

          А откуда взялась норма обязательно носить одежду? Разумеется, из полной невозможности ходить голым в холодном европейском климате. В жарком же африканском климате или на пляже, или в бане, или на приёме у врача стыдливая норма ни в коем случае не оголяться — махом испаряется. И тем же самым в указанных ситуациях махом возникают иные этические нормы. Точно так же фактически оправдывающие противоположную невозможность — быть в одежде.

          Этот рассказ про механизм происхождения этических норм нужен для объяснения того, почему тренировки в рыночном самоуправлении были более интенсивными в одних обществах и менее интенсивными в других обществах. Ибо данная разница интенсивности тренировок в рыночном самоуправлении влияет на дальнейшие установление-неустановление демократии уже в общественных масштабах.

          У современной братвы, крышующей ларьки, есть следующая этическая норма: "пацану западло прикасаться к товару". То бишь правильному, достойному уважения рэкетиру нельзя пачкать себя коммерцией. Коммерция — она только для чуханов, для податного населения. А пацан — он существо из высшего мира, из элиты, он должен поплёвывать сверху на занятия, недостойные его благородного положения. Его, "урководителя", элитное дело — только стричь шерсть с роющегося в грязи скота.

          Однако данный вроде бы строжайший императив — "пацану западло прикасаться к товару" — на самом деле блюдёт исключительно нищая братва. То есть те рэкетиры, у которых нет никаких накоплений. Братва же, заимевшая хоть какие-то накопления, сразу начинает проявлять нормальную заботу об этих накоплениях и потому выделяет из собственной среды специальных "коммерсантов". И эти "коммерсанты", несмотря на своё вроде бы запрещённое "понятиями" торговое занятие, ничуть не поражены в пацанских правах.

          Так вот итоговая успешность-неуспешность первых буржуа напрямую зависела как раз от этических норм тогдашних руководителей общества. А сами эти этические нормы тогдашних руководителей общества, как и в случае с современной братвой, зависели от их, руководителей, зажиточности. Которая, понятно, тесно связана с богатством среды, окружавшей общество, где правили руководители.

          В Иране, в Египте, в Китае, в Индии окружающая среда большей частью была значительно более богата ресурсами, нежели природа скалистой Греции или болотистой Италии. И потому управленческие аппараты власть имущих в Египте, в Иране, в Китая и в Индии сформировались в целом более многочисленными и работоспособными, чем дворы царей Греции и рексов Рима.

          Например, в Иране при Кире девственница могла, как известно, без проблем пройти с мешком золота за плечами от одной границы царства до другой — такая там была установлена тишь да гладь. Соответственно, рынки в Египте, в Иране и в Китае обычно почти не требовали специальной охраны.

          (Конечно, воины-охранники имелись в подчинении и у азиатской буржуазии. Поскольку та, в частности, интенсивно занималась международной, "караванной" торговлей по разного рода "Шёлковым путям".

          Но, во-первых, такая караванная охрана предпочитала жить на границах стран, поскольку сопровождала караваны не столько внутри страны, сколько между странами — внутрь же родной страны её разгуливать частенько просто не пускали, заставляли разоружаться.

          А во-вторых, такая караванная охрана — она немного другая, немного по-другому специализирована, нежели охрана стационарных рынков или вольных городов. То есть оборонное сражение на стенах города — действие для караванной охраны менее привычное, чем борьба с кочевыми разбойниками в пустынях.)

          В бедной же ресурсами Европе почти всю её историю имели место раздробленность и знаменитые разбойники типа Прокруста. Ибо в более бедных ресурсами европейских обществах вооружённых руководителей (типа царей и их чиновников) как нахлебников над производителями было чисто физически меньше.

          И у этих более слабых руководителей руки чисто физически не доходили до управления рынком: малочисленным европейским руководителям выше крыши хватало их собственных чисто воинских хлопот. И потому они, руководители, в управлении обществом обычно недорабатывали.

          В этой их постоянной недоработке нет ничего удивительного: европейские самовластные руководители обществом так никогда и не смогли решить до конца даже собственные проблемы.

          Я имею в виду то, что в Европе так никогда и не была преодолена слаборазвитость царского чиновничества: это только в Египте и в Азии (ну и ещё в Мезоамерике — речь идёт о цивилизациях майя, инков, ацтеков и т.п.) все чиновники рангом ниже царя постоянно переназначались, то есть подвергались частой ротации, не задерживались на одном посту. И, соответственно, не срастались с ним намертво.

          Равным образом это только в Египте и в Азии собранные налоги свозились в центральную казну. И содержание местным чиновникам раздавалось уже оттуда, из центра. То есть местные руководители всегда кормились из рук центра.

          В то время как в Европе служба царских чиновников и работа с налогами всегда шли через задницу: чиновники получали податное население даже не во временное управление, а в пожизненное и потом аж в наследуемое владение. Вместе, разумеется, с самими податями. Собрав которые, местный чиновник затем выделял центру долю последнего.

          То есть в Европе, получается, уже сам центр кормился из рук местных чиновников. Кстати, некоторые европейские вассалы собранные налоги вообще полностью оставляли себе. Тем самым вынуждая сюзерена довольствоваться доходами лишь из его, сюзерена, родового владения.

          В результате этого традиционно бестолкового положения дел европейский местный чиновник становился так называемым "феодалом", поскольку намертво срастался со своим управленческим постом, с податным населением и, разумеется, с полученным в управление наделом-"феодом". И через какое-то время естественным образом забывал о своих обязанностях перед сюзереном. Что приводило в Европе к частым сепаратистским кризисам. И ещё больше ослабляло там руководителей общества.

          (Мои слова "Европа" и "Азия" — это, конечно, просто более-менее удобные, короткие общие обозначения-разграничения. Поскольку кое-где в Европе имели место достаточно богатые ресурсами, то есть "азиатско-африканские" условия обитания обществ. А в Азии обратным образом существовали бедные природными ресурсами, то есть вполне "европейские" местности.

          Кроме того, раздробленностью страдали не только европейские, но и азиатские страны — например, та же Индия, издревле состоявшая из множества княжеств. И в подобных азиатских местностях буржуазия была, конечно, не только вооружённой до зубов и боевитой, но также и вполне мятежной, вступавшей в кровопролитные конфликты [правда, главным образом оборонительные] с правителями тамошних местностей.

          Нет никаких сомнений, что такая почти профессионально оборонявшаяся от атак правителей азиатская буржуазия внутри себя была устроена тем не менее не по-военному, а вполне демократически, самоуправленчески, то есть "по-европейски". К сожалению, нигде в Азии у подобной высокоразвитой буржуазии так и не хватило сил долго противостоять тамошним правителям. По причине всё-таки огромной мощи последних.

          Ненадолго сваливать этих могучих азиатских правителей всего несколько раз за всю историю смогли только широкомасштабные крестьянские восстания в Китае и в Иране. В этих восстаниях буржуазия, конечно, тоже принимала участие, но выступала там, понятно, далеко не на первых ролях. И потому никогда не оказывалась на этих же первых ролях при использовании результатов крестьянских восстаний, при делёжке плодов их побед. А плоды эти выражаются прежде всего, естественно, в организации нового управления обществом.

          Вообще, успех в любом деле зависит сразу от множества факторов. Имеющих, во-первых, разное значение, влияние, силу, а во-вторых, разную системность, однозначность действия, обязательность, неслучайность. Но для ответа на поставленный вопрос лучше всего — и научнее всего — бывает указать именно на самые значимые и системные из них. Ибо очень редко бывает так, что некий феномен зависит сразу от многих почти равных по значению факторов.

          В феномене зарождения демократии относительно большую роль наверняка играет ещё и следующий по значению [после слабости самовластных управленцев] системный фактор: образование поселения [как скопления людей] либо в качестве опорного пункта обороны [такие опорные пункты типа крепостей устраивают и затем, естественно, традиционно в них верховодят самовластные управленцы типа князей], либо в качестве ремесленно-обменного центра — как когда-то образовался город Минск [Менск]. Где изначально верховодят [но чаще всего, конечно, только до определённого момента] его устроители-буржуа. Поселения второго вида, понятно, в тысячи раз перспективнее в плане установления в них демократических порядков, нежели поселения первого вида.

          Да, для установления демократического управления обществом требуется сочетание не одного фактора, а, повторяю, сразу нескольких факторов.

          В частности, такого плохо прогнозируемого [а значит, несистемного и "малонаучного"] и, увы, редкого в истории фактора, как успешность восстания низов против верхов. С этим фактором очень повезло Древнему Риму: там победило восстание не просто низов, но низов, уже привыкших к самоуправлению и к управлению почти настоящим государством. В Китае и в Иране народные [точнее, напоминаю, прежде всего крестьянские] восстания против деспотов тоже побеждали — но, как отмечается выше, "...всегда ограничивались тупейшими возведениями на троны новых династий примерно таких же, как прежде, деспотов". По причине ненатренированности [или слишком слабой натренированности] победивших низов в самоуправлении, по причине их неготовности к самоуправлению в рамках уже всего общества.)

          Итак, рынки в неспокойной, в не полностью контролируемой властителями Европе требовали специальной охраны. А правящая самовластная элита в Европе, повторяю, постоянно недорабатывала. И потому вынужденно придумала себе этическую норму не вникать в дела зачуханных торгашей, не марать себя слишком частым общением с купчишками. В связи с чем европейские купчишки вынуждены были решать свои проблемы самостоятельно. Благодаря чему в этой самостоятельности, хорошо потренировавшись, замечательно и преуспели.

          В более же богатой, правильно устроенной и благополучной, успокоенной Азии личного оружия для купцов и охраны для рынков требовалось, повторяю, гораздо меньше. Или даже почти не требовалось. Поэтому более мощные, работоспособные и умелые азиатские властители функцию охраны рынков в руки буржуа почти не передавали. А сами при необходимости занимались этой охраной.

          Ещё раз: в более богатых ресурсами обществах достаточно многочисленным властителям было не "западло" прикасаться к производству и к товарам, то есть пачкать руки соответствующими делами, глубоко вникать во все проблемы рынка и вмешиваться в его управление. Им, достаточно многочисленным и дееспособным властителям из азиатских стран, не было "западло" всё это делать потому, что данный этический запрет их не заставляли выдумывать более благоприятные, чем в Европе, условия жизни.

          Соответственно, рынок и его субъекты, то есть буржуа, в богатой ресурсами Азии более-менее нормально всего лишь сформировались — причиной чему, напоминаю, были сами основные особенности новых средств производства. А вот в проявлениях самостоятельности, в самоуправлении эти азиатские буржуа оказались принципиально ограниченными — из-за активной опеки их, буржуа, со стороны азиатских власть предержащих. Поскольку власть предержащие в богатой ресурсами Азии, равно как и наша современная мало-мальски зажиточная братва, выделяли из своего состава специальных чиновников, усердно занимавшихся делами рынков. И, очень возможно, в какой-то мере даже проникавшихся их, рынков, интересами.

          Но разве чиновники могут проявлять такое не совсем формальное отношение к подданным? Кое-где — вполне могут.

          Традиция — это норма отношений, которая когда-то возникла и с той поры худо-бедно сохраняется по инерции, по привычке. Некоторые старые традиции в нынешних условиях выглядят довольно странно. Но эта их странность для нынешних условий объясняется тем, что сии старые традиции зародились когда-то во вполне подходящих, во вполне органичных для них ситуациях. Которые теперь остались в далёком прошлом и забылись.

          Так вот традиция максимального унижения, гнобления чиновниками податных людишек — это, несомненно, след от давнишних условий в изначально именно очень бедных эксплуататорских обществах. При отсутствии же такой изначальной бедности — благодаря, например, щедрости природы, окружающей среды — первоначальное отношение чиновников к подданным было более мягким, благожелательным, патерналистским. И традиционно сохранялось таким же.

          Великодушие ведь принципиально не может иметь место в бедной среде — ибо при репетициях в проявлении великодушия в бедной среде просто не выживешь, поскольку быстро растратишь имеющиеся блага. Так что традиция проявлять великодушие, щедрость может сформироваться только в условиях богатства как препятствия для разорения.

          Обратным образом, подлость и мелочность как антагонисты благородства и щедрости зарождаются именно в бедной среде. Поскольку являются главными факторами успешного выживания в такой среде.

          Кстати, то, что дворы азиатских владык были пронизаны унижениями нижестоящих и тотальными интригами, а в Европе менестрели, напротив, заливались балладами о равенстве и о братстве рыцарей Круглого стола — ни капли не опровергает вышеизложенного. Ибо равенство рыцарей Круглого стола — это легенда.

          А реальная история средневековой Европы есть история прежде всего беспросветной подлости. Унижение же нижестоящих во дворцах наследников арабских и турецких завоевателей — это, несомненно, традиция, пришедшая от времён ещё нищей жизни пустынных кочевников, каковыми изначально были арабы и туркмены.

          Так что традиции патерналистского отношения чиновников к подданным — как, например, в Китае — это явление вполне естественное для изначально богатых ресурсами, зажиточных обществ.

          В девятом номере неформального журнале "Марксист" за 1989 г. некто А.Хоцей в дискуссии с неким Н.Средним заметил, что всё новое в обществе возникает именно незаконно — в смысле "неохваченно существующими законами".

          Например, законодательства земледельческих обществ до появления рынка ничего о нём "не знали". То есть рынок, будучи принципиально новым и небывалым устроением, в общественных нормах тогда просто не предусматривался — так же, как до появления радиосвязи никто не мог и помыслить о возможности регулирования отношений по поводу радиочастот — например, по поводу их продажи. А до появления интернета — о регистрации и о продаже доменных имён. То же самое касается и продажи рекламных площадей в соцсетях: ещё лет тридцать назад рассказ о таком способе получения бешеных денег показался бы тоскливым бредом.

          И напротив: там, где правители проявляют хватку и законодательно оформляют, например, запрет на торговлю (напомню, кстати, очень точное определение некоего Ленина: "Спекуляция — это правильная торговля"), там буржуазия на десятилетия исчезает как класс. А жалкой заменой торговле оказывается всем нам, бывшим жителям СССР, хорошо знакомая, чтоб ей пусто стало, "советская торговля". Являвшаяся торговлей, понятно, в той же мере, в какой, например, государем является любой "милостивый государь". То бишь сто́ит лишь правителям проявить достаточную инициативу — как следов не остаётся даже от самого́ рынка.

          Так вот недоразвитое чиновничество Европы из-за своей слабой успеваемости на ниве законотворчества позволило рынкам в некоторых местностях пройти полный путь самостоятельного развития. И, соответственно, породить в этих местностях хорошо натренированную в демократическом управлении буржуазию. В то время как гораздо более дееспособное чиновничество Азии новое общественное устроение из поля зрения нигде не выпустило, а вовремя и везде на него отреагировало: своими чуткими вмешательством и даже руководством. В связи с чем у азиатской буржуазии полноценная тренировка в самоуправлении так ни разу и не состоялась.

          Демократическое устройство общества никогда не возникало само собой, не бралось из пустоты. А устанавливалось особым образом подготовленными людьми. И одна из особенностей этой подготовки заключается в том, что она, эта подготовка, происходила не одномоментно, а на протяжении довольно долгого времени — равного как минимум нескольким десятилетиям.

          Главным же средством, "тренажёром" для данной подготовки являлся рынок, арена массового обмена. Забота о благополучии рынка как о главном условии их собственного благополучия требовала от субъектов рынка и приводила их к выработке устойчивых привычек, во-первых, в самоуправлении, а во-вторых, в управлении сторонними вооружёнными отрядами. В дальнейшем эти устойчивые привычки как раз и находили прямое, непосредственное применение сразу после свержения царской власти.

          Однако такое течение событий имело место только в том случае, если первоначальные руководители общества по тем или иным причинам не вмешивались в деятельность людей, управляющих рынком. Но эти случаи были, конечно, редкими. То есть в большинстве случаев проявлять подобную расслабленность первоначальные руководители общества себе не позволяли.

          И это постоянное держание рынка на контроле не давало субъектам рынка отбиться от рук первоначальных руководителей общества. Именно по данной причине в древности и в средневековье случаи установления демократии в рамках всего общества являлись не слишком частыми.

          Ещё раз: в Европе рынок был как бы "растением-дичком", "сорняком". Неухоженным со стороны "растениевода", но зато постоянно тренировавшимся в самостоятельном выживании, в независимости от власть имущих и в самоуправлении.

          Рынок же в Азии был как бы "одомашненным растением": неустанно контролируемым и заботливо подрезаемым — и потому, увы, внутренне слабым. Ведь заботливое, то есть скрупулёзное и постоянно выполняемое подрезание рынков в Азии делало эти рынки фактически кастрированными и потому неспособными стать зародышами демократических перемен в рамках всего общества.

          Так каким же образом должен действовать настоящий прогрессор? Ну, разумеется, совершенно не так, как США или как Румата Эсторский.

          Колбасить диктаторов, спасать время от времени хороших людей и помогать учёным — эти очень понятные, но на самом деле не шибко оптимальные вмешательства либо производят на общество совершенно микроскопическое действие, либо, напротив, даже отбрасывают общество далеко вниз от достигнутого уровня: примерно так же, как недавно были ввергнуты в полупервобытную дикость Ирак и Ливия в результате "цивилизаторского" уничтожения тамошних диктаторов.

          Ибо уровень социального развития общества повышается вовсе не из-за тупого устранения диктаторов, а благодаря действию совсем других факторов — типа обретения людьми массовых и устойчивых привычек быть уверенными в своём достоинстве гражданами. А не дрожащими от любого начальственного окрика холопами.

          Те пути, что кажутся некоторым претендентам на роль прогрессоров наиболее лёгкими в плане установления демократии, на самом деле никакой гражданственности, никаких навыков самоуправления — не натренировывают. Ибо короля, как известно, играет свита. А каждый народ заслуживает своего правителя. Соответственно, проблемы диктатуры-тирании коренятся главным образом не в диктаторе-тиране, а как минимум в его свите или как максимум в холопских привычках всего подвластного диктатору-тирану народа.

          Поэтому тот, кто планирует быстренько избавить общество от тирании путём устранения всего лишь самого тирана — он в реальности вовсе не прогрессор. А в лучшем случае просто дурак. Или наивный невежа. В худшем же случае он — злонамеренный разжигатель длительных и кровавых братоубийственных войн.

          Ну и совсем для финала.

          Сегодня ещё довольно широко известно следующее определение революционной ситуации (то есть ситуации, которая предшествует революции):

          "Верхи не могут управлять по-старому, низы не хотят жить по-старому".

          К сожалению, это широко известное определение ошибочно. Потому что описывает в реальности вовсе не предреволюционную ситуацию. А всего лишь положение дел, предшествующее просто восстанию, любому восстанию.

          Ведь революция — это отнюдь не любое, но очень особенное восстание. А именно: восстание, приводящее к установлению принципиально более прогрессивных общественных порядков.

          То есть революция — это, например, восстание древних римлян против рекса Тарквиния Гордого. Потому что данное восстание привело к появлению Республики.

          Контрреволюция же — это, например, восстание 25 октября 1917 года в России. Оно контрреволюционно потому, что уничтожило самоуправленческие завоевания Февральской революции и восстановило монархию, то есть единоличное всевластное правление. Просто теперь монарх, верховный самовластный иерарх, перестал носить корону и начал называться генсеком.

          Ну а просто восстание — это, например, победное народное восстание "жёлтых повязок", свергшее одну императорскую династию в Китае и установившее другую, ничем не лучшую. (Но вообще бо́льшая часть просто победных восстаний — это бесчисленные дворцовые перевороты.)

          Так вот в словах "Верхи не могут управлять по-старому, а низы не хотят жить по-старому" для определения именно предреволюционной, а не просто "предвосстанческой" ситуации не хватает ключевого элемента, которому и посвящён весь находящийся выше текст. А именно: "низы хотят и, главное, уже умеют жить по-новому".

     12.09.2016 г.

          В июне 2024 года некто Алексей Аксельрод, процитировав вот эту часть моего текста,

"...древние римляне, свергшие Тарквиния Гордого, организовали новое управление не по лекалу старой власти (то есть не позволили встать над собой новому рексу), а по демократическим принципам именно потому, что уже очень хорошо заранее отрепетировали это новое для общества — а именно демократическое — управление".

отреагировал на неё следующим образом:

          "Ничего они не репетировали. На самом деле уже на заре царского периода в Риме существовали элементы военной демократии, в рамках которой община выбирала наиболее достойного, по её мнению, вождя, который мог успешно противостоять враждебному окружению Рима и способствовал его территориальной экспансии. А также участвовал в решении внутренних проблем общины.

          Нарождавшаяся родовая аристократия формировала вокруг себя зоны влияния через институт клиентелы. Наряду с этим шло формирования плебса, первоначально исключённого из состава римских триб и потому политически бесправного. Постепенно в Риме росли социальные противоречия: царь противостоял аристократии, сформировавшей свой руководящий орган — сенат. При этом интересы рядовых общинников представляло народное собрание — орган, унаследованный от родового строя. Кроме того, нарастали противоречия между римской гражданской общиной и "понаехавшими" — плебсом, а также между бедными и богатыми гражданами (клиентами и патрициями).

          Цари пытались подавить влияние знатных родов, произвольно раздавая свободные (завоёванные) земли своим сторонникам (в обход курий — формы народного собрания, сходки граждан), перераспределяя земли в пользу беднейших граждан, раздавая незнатным гражданам вознаграждения из военной добычи и выдавая им разрешения на ведение внешнеторговых операций. Тем самым цари разрушили древние родовые трибы, вместо которых учредили трибы территориальные (из трёх сделали двадцать одну), перемешав население таким образом, чтобы лишить патрицианские роды традиционной племенной опоры.

          Патриции лишились и сакральных привилегий, поскольку цари учредили общеримские культы (а до того каждый род имел свой культ, которым ведал глава рода — патриций).

          Войско стало комплектоваться не из родовых отрядов, а по имущественным разрядам, в силу чего патриции были отстранены от комплектования римской армии и лишились военной силы.

          Это привело к призыву в армию плебеев, к ослаблению позиций патрициев и к усилению роли неграждан в римском обществе. При этом укреплялась и царская власть, которая при последних царях перестала даже быть избираемой. На последнем этапе царского периода вновь усилился иноземный (этрусский) элемент верховной власти в Риме — Тарквинии были по происхождению этрусками, носившими этрусские пурпурную одежду, расшитую золотом, и золотые диадемы, имитирующие венок дубовых листьев. Тарквинии также возили с собой подобие трона — сидение из слоновой кости, а в руках у них был жезл-скипетр с орлом. Личные телохранители Тарквиниев, ходившие с розгами и топорами, набирались тоже из числа этрусков. Кроме того, была сформирована царская гвардия в составе трёхсот человек.

          Это усиливало межэтническую рознь в Риме. Тарквиний Гордый дошёл до осуществления прямого террора родовой знати, отстранил сенат от управления делами и правил с помощью префектов из числа лиц, лично преданных ему.

          Поэтому антицарское восстание, организованное патрициями, явилось реакцией родовой знати на тиранию и произвол последних римских царей. Фактическую власть в Риме захватили знатные патрицианские роды, установившие своё господство через традиционный родовой орган — сенат.

          Затем последовала эпоха острой борьбы за власть между патрициями и плебеями, в результате которой патриции были вынуждены дать плебеям римское гражданство, а плебейскую верхушку включить в состав управляющего сословия.

          В результате патриции и богатые плебеи сформировали новую аристократию — нобилитет, просуществовавшую до конца республиканского правления. При этом роль "народа" — народного собрания в Риме — в древнеримской "демократии" неуклонно снижалась, пока не превратилась в фикцию.

          В отличие, кстати, от афинской демократии, где власть народа, наоборот, усиливалась вплоть до катастрофы в Пелопоннесской войне".

          В реплике Алексея Аксельрода, увы, содержится явное противоречие: с одной стороны,

          "Ничего [демократию] они не репетировали",

а с другой стороны

          "На самом деле уже на заре царского периода в Риме существовали элементы военной демократии, в рамках которой община выбирала наиболее достойного, по её мнению, вождя...

          При этом интересы рядовых общинников представляло народное собрание — орган, унаследованный от родового строя."

          То есть до возникновения Республики "элементы военной демократии", и, судя по всему, демократии не только военной, но и более-менее реальной всё-таки имели место. Получается, демократические действия всё-таки повторялись, репетировались.

          А что представляют собой "военная демократия" и "народное собрание — орган, унаследованный от родового строя"?

          Во-первых, дообщественные, родовые порядки - это ещё не "строй", не формация.

          Во-вторых, пресловутая "военная демократия" вряд ли имела большое влияние на установление собственно демократических порядков, то есть комплекса процедур со свободными выдвижениями и обсуждениями, а затем с тайным голосованием. Судя по тому, что о ней рассказывают, военная демократия — это вовсе не собственно демократия, а лишь временный союз примерно равных по силе войск.

          Что же касается того, что названо Алексеем родовым строем, то это было, скорее всего, нормальным феодализмом с нормальным государством. Но просто ещё в очень мелких и слабых обществах. В которых тем не менее уже имели место ремёсла и торговля. А вместе с ними, значит, и рынок. Во всяком случае, напоминаю, что, по словам Теодора Моммзена, Рим образовался на месте межплеменного торжища.

          То, о чём написал Алексей Аксельрод, показывает, что будущие подданные будущих римских рексов уже имели многочисленные продемократические структуры: народные собрания, сенат (совет старейшин), сословие богачей, противостоявшее вождям-рексам. Иными словами, всё это сильно похоже на ещё феодальный, но уже протобуржуазный строй. То есть на феодальный строй, разлагаемый буржуазными новациями.