Осенью 1989 года мне повезло прочитать №№ 6-7 неформального журнала "Марксист". Этот замечательный журнал печатал на портативной пишущей машинке и затем рассылал подписчикам некто Александр Хоцей, учёный из Казани.

          Содержание журнальных материалов мне понравились до такой степени, что я стал выписывать "Марксист" сразу в двух экземплярах и раздавать его номера для чтения единомышленникам. (Впоследствии мы, единомышленники, издали самые интересные материалы из "Марксистов" двухтомником, и сегодня его содержимое можно найти вот по этому адресу.)

          В текстах Александра Хоцея мне показались явно неправильными и притянутыми за уши всего лишь два места из "Марксиста" № 2, рассказывающем о политэкономическом содержании всеобщей истории. Первой очевидной неправильностью были уверения Александра насчёт того, что в первобытных группах людей напрочь отсутствовало насилие. Когда я указал Александру на данную неправильность, его ответы навели меня в итоге на мысль о ещё одной неправильности, по теме которой, собственно, и написан этот текст.

          Итак, на моё первое возражение Александр ответил следующее: при первобытных порядках никакого насилия внутри групп людей не наблюдалось потому, мол, что в нём просто отсутствовала потребность. Ибо все члены первобытных групп воспитывались, дескать, в таком глубоком уважении к авторитету традиций и их главных хранителей — старейшин, что для последних не было никакой необходимости принуждать кого-либо к чему-либо силовым образом. Люди якобы сразу сами беспрекословно кидались выполнять все предписания обычаев и их главных хранителей.

          На это я возразил примерно следующее: как известно, в стаях обезьян (то есть в "допервобытности") имеет место масса насилия. Кроме того, его полным-полно при феодализме (то есть в "послепервобытности"). Поэтому странно, что в состоянии социума, промежуточном для дикости и феодализма, внутрисоциумное насилие куда-то напрочь исчезало.

          В ответ Александр сообщил мне: в первобытных социумах имело место, мол, такое слабое воспроизводство, что каждый член общества был предельно необходим для общего выживания. И потому, мол, выведение члена общества из строя силовыми воздействиями наносило огромный вред самому же социуму. Да, мол, для современного человека это выглядит удивительно, но стадию первобытности прошли, миновали, прожили только те первобытные социумы, которые каким-то образом выработали внутри себя ненасильственные порядки, то есть всеобщее подчинение без подкрепления его насилием.

          А те первобытные социумы, что подобных порядков не выработали и злоупотребляли насилием, — себе же вредили и потому не выжили, погибли. И теперь о них, мол, этнографам и историкам ничего не известно.

          На это я возразил, что конфликты внутри пусть даже и жутко благовоспитанных первобытных социумов всё равно были принципиально неизбежны — как неизбежны они, например, в монастырях. Порядки в которых, на первый взгляд, очень напоминают благостные картины, описанные Александром. И потому без насилия как без средства исправления нарушений поведения при первобытности обойтись всё равно не получилось бы.

          А что касается так называемых старейшин, то лопушистых исследователей, видимо, вводит в заблуждение их, старейшин, внешне старый, бородатый вид. На самом же деле данных бородатых субъектов вполне можно называть "сильнейшинами". Поскольку в древности все эти бородачи имели от роду 30 ± 5 лет, то есть возраст достижения максимальной физической силы.

          Бессильных стариков при первобытности ведь почти не водилось, до почтенного возраста с состоянием старческой слабости мало кто доживал. Вот, стало быть, эти старейшины-"сильнейшины" и наводили в древних социумах порядок — вполне доступными для них силовыми методами.

          Тогда Александр указал мне на то, что идущие из седой древности рассказы о некоем замечательном полусказочном "Золотом веке" на самом деле являются остатками воспоминаний о первобытности. Где было очень много неприятных вещей, кроме одной: насилия внутри сообщества.

          Да и вообще, резюмировал Александр, при обсуждении таких глубоко специальных вопросов, как порядки при первобытности, возражать нужно не с позиций здравого смысла, выработанного опытом жизни в современном обществе, а на основе хотя бы знакомства с работами этнографов, досконально исследовавших сохранившиеся на планете первобытные социумы. Типа африканских или австралийских племён, слабо контактировавших с современной цивилизацией.

          Однако я оказался не столь невежественным, как предполагал Александр. Например, я читал довольно много журналов "Вокруг света", в которых постоянно рассказывается об экзотических, в том числе и об очень диких местах и обычаях. Кроме того, я читал книжку некоего Гэри Норта "Свидетель колдовства", повествующую об исследовании способов врачевания в условиях минимальной цивилизованности. А также замечательную книгу Кэролайн Майтингер "Охота за головами на Соломоновых островах" про путешествие сразу после Второй мировой войны двух американок по островам, населённым довольно дикими племенами меланезийцев и полинезийцев.

          Мало этого, я прочитал какую-то дореволюционную книгу (она у меня есть дома, но спрятана столь глубоко, что фиг найдёшь) с довольно подробными описаниями обычаев самых разных народов и, в частности, — австралийских аборигенов, практикующих очень сложную систему исчисления родства и использующих весьма странные мистические предметы типа неких "чуринг".

          В этой книге рассказано, в частности, о том, что если юный австралийский абориген, подготавливаемый к инициации, выражает сомнение или даже всего лишь задаёт слишком много вопросов при сообщении ему племенных мифов, то подобного вольнодумца старейшины убивают.

          Кстати, у примитивных племён убийства далеко не всегда бывает такими же "материалистичными", как у более-менее цивилизованных людей — например, приговорённый старейшинами к смерти австралиец частенько расстаётся с жизнью в результате самовнушения: увидев утром следы волшебных сандалий, в которых старейшина ночью обошёл его, спящего, по кругу.

          Ну и, наконец, незадолго до переписки с Александром я как раз прочёл книжку Дугласа Локвуда "Я — абориген". В ней о жизни австралийских аборигенов рассказал не пришлый этнограф, а прямо сам абориген Вайпулданья из племени алава. Вайпулданья смог понятно для цивилизованных людей рассказать о племенных порядках потому, что вторая половина его жизни прошла как раз в обрастании цивилизацией. Вайпулданья сообщил, в частности, что нормальное, обычное состояние аборигена — это дикий страх как перед кучей мистических опасностей, так и перед очень возможными кознями старейшин.

          Под напором сведений о постоянных и легко совершаемых убийствах, происходящих в первобытных племенах по приговору или прямо в исполнении старейшин (которые, кстати, нередко руководствуются вовсе не мудростью, не разумом, а совершенно идиотским произволом или — что случается ещё чаще — мистическими, фантастическими, полностью надуманными соображениями), Александр дрогнул. И написал мне в ответ, что при первобытности не было именно профессионального насилия.

          То есть все прежние рассказы Александра о "Золотом веке" и т.п. оказались, к счастью, отодвинутыми в сторону. И впоследствии Александр уже неоднократно писал, что пока существует общество, в нём будет иметь место власть, диктатура. То есть способность навязать своё решение другому. Ну а у людей главное средство навязывания — это, конечно, насилие, силовое принуждение.

          Что собой представляет упомянутое Александром "профессиональное насилие", я уже хорошо знал — поскольку прочитал выполненный Александром разбор работы Ленина "Государство и революция". Как показано в данном разборе, государство — это именно и только аппарат профессионального насилия. Необходимый в самую первую очередь, понятно, для управления обществом.

          Таким образом, новое объяснение Александра навело меня на мысли о причинах или об условиях появления государства. Но здесь нужно сперва рассказать ещё кое о чём.

          Во время издания первых номеров "Марксиста" и начала переписки со мной Александр придерживался следующих взглядов на формационное деление: в человеческой истории существовали, существуют и будут существовать, мол, первобытный строй, феодальный строй, капиталистический строй — который должен перейти в довольно удивительную, хотя и строго логичную "монополистическую формацию". Ну и, конечно, коммунизм.

          Через несколько месяцев взгляды Александра изменились, а именно: возможный "монополизм" является всего лишь вариацией обычного капитализма. А ещё через шесть или семь лет Александр пришёл к выводу, что первобытность — это всё-таки дообщественное и потому ещё доформационное состояние скопления людей.

          Что же касается широко известного и часто упоминаемого в некоторых учебниках "рабовладельческого строя", то серьёзное увлечение Александра политэкономией, судя по всему, и началось как раз с того, что он обнаружил у этого якобы строя принципиальную нестыковку с формационной теорией.

          Классики марксизма совершенно правильно обнаружили, что формации как особые состояния общества (существующие от революции до революции) целиком зависят, базируются на особых характерах орудий — как правило, средств производства-распределения.

          Например, феодализм вызрел на натуральном хозяйствовании (при котором каждый работник производит всё необходимое для своей жизни самолично) и, соответственно, на всеобщей независимости друг от друга, на разделённости, на несвязанности и тем самым на слабости непосредственного влияния производителей на управленческие процессы.

          Капитализм базируется на товарном характере (при коем каждый работник специализируется на производстве от начала и до конца только одного продукта) средств производства. Это обстоятельство порождает внутренний рынок — как арену всеобщего обмена произведённым — и первые формы демократии (см. вот здесь).

          Ну а коммунизм как неограниченное самоуправление вырастает из общественного характера производства (где каждый работник выполняет всего лишь одну операцию в рамках изготовления одного продукта или даже одного его компонента).

          Так вот Александр, повторяю, ещё студентом заметил, что так называемая "рабовладельческая формации" совершенно не подходит под критерии формационности. Ибо "рабовладельческой формации" не соответствует какой-либо особый характер средств производства. И потому само определение данной "формации" ошибочно базируется всего лишь на особом соединении работника со средством производства. То есть на явно внесистемном обстоятельстве.

          А если всё же принять данное обстоятельство за системообразующее, то тогда, согласно ему, придётся признать существование ещё и других не известных пока науке формаций: кабальной, барщинной, отработочной, колонатной и т.д. Ибо такие формы соединения работника со средствами производства, как кабала, барщина, крепостничество или колонат тоже, по идее, должны давать свои имена "новым" видам общественного строя.

          Обратным образом, никто ведь не называет рабовладельческим строем порядки обычного капитализма Юга США до Гражданской войны, где доминирующим способом производства был, как известно, труд рабов на плантациях. Равным образом никто в здравом уме не называет рабовладельческим строем и порядки военных диктатур Южной Америки XVIII-XIX веков, где, например, протекали события известного телесериала "Рабыня Изаура".

          Однако, напоминаю, в старые времена Александр придерживался ещё традиционных взглядов, что феодализму, дескать, предшествовал некий первобытный строй. И на мой вопрос в рамках следовании духу и букве формационной теории: в чём состоит особенность характера средств производства периода первобытности, дабы тогдашний уклад можно было считать отдельной формаций? — Александр ответил следующее.

          И, мол, при первобытности, и при дальнейшем феодализме характер средств производства не менялся, оставался натуральным. Но в период первобытности эти натуральные средства производства, дескать, не были способны дать людям устойчивые излишки (называемые классиками марксизма "прибавочным продуктом"). А вот когда натуральные в целом средства производства усовершенствовались до такой степени, что начали давать устойчивые излишки, то через какое-то время воцарился феодализм. То есть строй с господством самовластных профессиональных управленцев.

          Действительно, в этой концепции всё выглядит вроде бы логично и вполне материалистично: если устойчивые излишки отсутствуют, то имеет место первобытность, где почти ни у кого нет специализации на непроизводственной деятельности. А если устойчивые излишки в качестве базы для существования узких специалистов, профессионалов (например, в таком важнейшем виде непроизводственной общественной деятельности, как управление) появляются, то возникает феодализм.

          К сожалению, сразу было видно, что материализм данной концепции ложен, фиктивен. Ибо она не выдерживает проверки практикой: большие устойчивые излишки имеются ещё и у многих создающих запасы необщественных животных типа соек, сорокопутов, белок, хомяков, сеноставок, бобров, лисиц и т.п., а к социализации и тем более к феодализму это обстоятельство их вовсе не привело.

          Да и вообще без более-менее устойчивых излишков жизненных благ (пусть и находящихся в дикой природе) как постоянной подстраховки от голода не может выжить ни один вид: если доступ к жизненным благам надолго прервётся, то вид непременно погибнет — например, от слабости, от болезней, от хищников и т.д. Именно временный и часто совсем небольшой недостаток корма и приводит в природе к массовым вымираниям.

          На основании этого возражения я в полемическом запале принялся даже утверждать, что государство, судя по всему, существовало, дескать, уже при первобытности — ибо государством, мол, вполне допустимо назвать сплочённую группу старейшин-"сильнейшин", принуждающих соплеменников к выполнению своих распоряжений и наверняка управлявших процессом распределения к собственной выгоде. То бишь к тому, чтобы поменьше самим заниматься добычей и производством жизненных благ.

          Но это у меня, повторяю, был недопустимый перегиб, ибо старейшины-"сильнейшины" всё-таки ещё не профессионализировались, не превратились в чистых управленцев.

          Однако главным возражением против утверждения про отсутствие при первобытности устойчивых излишков является следующее соображение. Как известно, производство и вообще орудийная деятельность позволяют совершить в жизнеобеспечении, в получении жизненных благ огромный шаг вперёд.

          Следовательно, встаёт вот какой вопрос: если при первобытности, в которой люди уже широко овладели производством, они, люди, существовали без устойчивых излишков, то есть, по идее, на пределе выживания, то как же тогда могли выживать и давать потомство предки людей, не использовавшие ещё вообще никаких орудий?

          На эти мои вопросы Александр, как я и ожидал, внятно ответить не смог. Отделавшись от них призывами не путать безмозглых диких животных с разумными людьми. Хотя никакой разум в его концепции изначально не упоминался.

          А вскоре в нашей стране наступили тяжёлые времена, и к политэкономическому содержанию всеобщей истории Александр смог вернуться только через шесть лет, в 1996 году. И вскоре написал два полных тома и начало третьего тома "Теории общества" — см. Том I, Том II, Том III/1 и Том III/2.

          Как я вижу по содержанию этих работ, моя критика теории устойчивых излишков (или, если угодно, прибавочного продукта) не прошла мимо внимания Александра. И он поменял свои прежние взгляды на практически противоположные. Вот что Александр написал об излишках (или прибавочном продукте) в первом томе "Теории общества":

          "Предпосылки становления общества     Как уже ясно, для становления общества как целого прежде всего необходимо некое постоянное скопление людей, то есть достаточная плотность населения и теснота контактов. Весьма желательна оседлость. Некоторое значение имеют также факторы специализации и разделения труда, образование излишков и запасов: всё это усложняет и упрочает совместную жизнь людей".

          А вот что Александр написал об излишках (или прибавочном продукте) во втором томе "Теории общества":

          "О прибавочном продукте     Внимательный читатель, вероятно, уже заметил, что на протяжении всего данного исследования я практически ни словом не обмолвился о таком популярном у советских теоретиков феномене, как прибавочный продукт. В советской науке считается, что именно появление регулярного прибавочного продукта явилось первопричиной становления эксплуатации.

          В этом утверждении возможность путается с необходимостью. Безусловно, там, где нет достаточного количества продукции, нечего и отчуждать. Однако для становления отчуждения прибавочного продукта недостаточно и одного его наличия. Например, в роде при охоте на крупных животных прибавочный продукт появлялся довольно часто. Но это ни к чему не вело.

          Прибавочный продукт на протяжении первобытности не выделялся из массы необходимого продукта не потому, что, как считается, низка была производительность труда, а прежде всего потому, что в нём просто не было нужды. Человек уже очень давно мог бы трудиться чуть побольше, чем три-пять часов в сутки, и стабильно гноить добытые излишки. Но, естественно, этого не делал. Как актуально сущий излишек прибавочный продукт автоматом появиться не мог, а вот потенциально присутствовал издавна. Суть — в тех обстоятельствах, которые помогли реализоваться потенции. То есть заставили людей производить больше, чем им непосредственно было нужно. На деле прибавочный продукт чаще всего возникал не до процесса классообразования и не как его предпосылка (предпосылкой была возможность производить больше потребного), а именно как результат этого процесса. Люди стали производить больше, чем им конкретно было нужно, лишь для обеспечения общественных нужд, в частности, для содержания управленцев. Поначалу этот сверхнужный труд осуществлялся добровольно, понимался как необходимость, как общественная потребность. А затем со своим принуждением вмешались уже и сами управленцы.

          В силу этого я исследовал именно процесс классообразования и его собственные причины. Возможность излишнего производства, конечно, допустимо упомянуть в числе его предпосылок. Но это всего лишь возможность, причём появившаяся ещё задолго до эпохи классообразования. Меня же интересовала та общественная необходимость, которая потребовала становления управления. Ибо причиной возникновения любого института является только его необходимость, а не возможность. Само производство прибавочного продукта стало необходимым как раз по причине становления класса бюрократии.

          Представление о прибавочном продукте как о первопричине более логично в тех концепциях, которые ориентированы на роль собственности, товарно-денежных отношений и т.п. (то есть в тех концепциях, коих придерживались советские историки). Актуально сущие излишки, возникающие вследствие, допустим, непредсказуемости земледелия, могут стимулировать развитие обмена: ведь когда производится лишь необходимое, ничего и нельзя отчуждать, нет базы для торговли. Излишки и в нашем случае могли облегчить процесс выделения управленцев. Но я в этой гипотезе как в теоретически обязательном звене не нуждаюсь".

          Вот оно, ключевое место:

          "Меня же интересовала та общественная необходимость, которая потребовала становления управления. Ибо причиной появления любого института является только его необходимость, а не возможность. Само производство прибавочного продукта стало необходимым как раз по причине становления класса бюрократии".

          Если судить по этим словам, то, согласно новой концепции Александра, сначала появился класс бюрократии, профессиональных управленцев — в связи с чем затем и возникла необходимость их содержать. И для этого нормального содержания профессиональных управленцев управляемые начали производить прибавочный продукт. Который раньше, то есть до появления профессиональных управленцев, запросто мог производиться, но всё же не производился.

          Однако в том-то всё и дело, что потребность в особо эффективном и потому профессиональном управлении сама возникла в результате соединения людей в большие и именно тесные общности. А появление таких больших и тесных общностей могло иметь место только при постоянном и вполне актуальном наличии большого количества продуктов потребления (получаемых в результате либо очень эффективного собирательства — типа добычи мамонтов, — либо больших производственных успехов — типа выращивания огромных урожаев в долине Нила).

          То есть последовательность событий, предшествовавших появлению профессиональных управленцев, на самом деле такова:

1. У скопления людей каким-то образом возникали актуальные (а вовсе не потенциальные, как утверждает А.Хоцей) устойчивые и огромные излишки продуктов потребления.

2. На базе этого потребительского изобилия скопление людей количественно, но не территориально, разрасталось либо за счёт биологического размножения, либо за счёт приёма в свой состав новых членов со стороны. И из-за такого разрастания увеличивалась теснота, "концентрация" членов скопления. Ещё раз: в кормные места люди сбегались со всей округи вовсе не на виртуальные, не на представленные в головах, не на прогнозируемые вследствие мыслительной деятельности, а на совершенно реальные огромные излишки продуктов потребления.

3. В связи с указанным количественным, но отнюдь не территориальным разрастанием скопления контакты (столкновения-конфликты) его членов учащались, их число увеличивалось в единицу времени до такой степени, что отношения членов скопления требовалось в несколько раз более интенсивно упорядочивать (например, устанавливать законы, охраняющие структуру у скопления людей, и устраивать суды, руководствующиеся этими законами) и постоянно регулировать (например, приказывать помириться и разойтись).

4. Для ответа на этот вызов, для удовлетворения данной резко возросшей потребности в упорядочении и в постоянном регулировании-разрешении контактов-конфликтов скопление выделяло из своего состава специализированных на управлении и целый день занятых им профессионалов — то есть тех, кто жил уже чисто на "зарплате" от скопления-общества, а не на собственном довольствии, не на произведённых самостоятельно помимо управленческой деятельности благах.

          Судя по всему, Александр интуитивно и сам отдавал себе отчёт об актуальности, а вовсе не потенциальности устойчивых излишков при первобытности. Вот что он написал об этом наличии излишков при первобытности всё в том же первом томе "Теории общества":

"...для присваивающего хозяйства излишки продукта невозможны не из-за того, что их нельзя добыть, а ввиду бессмысленности этой добычи при постоянном наличии пищи в природе и при отсутствии развитых технологий хранения.

          Реально охота на крупных и стадных животных была хищнической — по самой природе процесса. Архантропы добывали горы мяса, основная часть которого просто сгнивала. На мой взгляд, важно как раз то, что пища вовсе не была в недостатке. Иначе вряд ли могли бы установиться порядки уравнительного распределения; напротив, актуальным был бы вопрос борьбы за еду..."

          (Кстати, сие очень сомнительно, что "основная часть" мяса у архантропов "просто сгнивала" — ведь, например, вполне первобытные индейцы Северной Америки прекрасно умели нареза́ть мясо добытых бизонов или оленей тонкими полосками и высушивать для длительного хранения. Ну а если мамонты добывались в районах вечной мерзлоты или хотя бы снежной зимой, то никаких затруднений не возникало с хранением их мяса даже в виде невысушенных кусков.)

          Поэтому ещё раз: общество и государство, то есть профессиональные, высокоспециализированные управленцы — обладающие, естественно, достаточно мощными средствами насилия — появлялись в больших и именно в тесных скоплениях людей. Большое и тесное скопление выгодно для его членов потому, что эффективно — ибо мощно, дружно и оперативно — сопротивляется агрессивным воздействиям внешней среды.

          Но в то же время большое и тесное скопление весьма проблемно или даже взрывоопасно потому, что переполнено столкновениями-конфликтами своих членов. То есть эти частые конфликты нужно улаживать или хотя бы смягчать намного более оперативно, нежели относительно редкие конфликты в рамках разрежённых или малочисленных скоплений.

          Всё последнее означает, что общество и государство (как аппарат профессионального насилия для высокоэффективного управления обществом) появляются лишь тогда, когда средства жизнеобеспечения становятся особо продуктивными в том смысле, что позволяют получать не просто большие и устойчивые излишки (эти излишки, повторяю, в значительных объёмах имеются ещё у "запасающих" необщественных животных типа соек, сорокопутов, белок, хомяков, бобров, лисиц и т.п.) для содержания профессионалов управления (а также уж и религии, производства вооружений, строительства и т.д.), но большие устойчивые излишки в рамках эксплуатации именно относительно маленькой территории.

          Вышеупомянутые высокопродуктивные средства жизнеобеспечения позволяют именно тесно собраться, далеко не разбегаться большой — числом хотя бы в несколько сот особей — группе людей. А теснота группы (или малость территории её проживания) определяется текущими транспортными и прочими коммуникативными успехами. И поэтому теснота группы резко "повышается" с появлением эффективных транспортных и коммуникационных средств.

          Ещё раз: даже самое большое количество устойчивых излишков, получаемых с большой, с объективно, с вынужденно разобщающей людей территории, приводит только к разъединению людей, к "размазыванию" их по площадям и, соответственно, к недостаточной частоте контактов людей. И, следовательно, не вызывает потребности в профессиональном управлении этими людьми.

          Как известно, в безопасной среде при натуральном уровне производства люди склонны жить поодаль друг от друга — как крестьяне хуторами. Но вот в небезопасной среде даже при натуральном уровне производства (которое ещё не сплачивает людей — как товарное и тем более как промышленное производства) люди склонны сильно кучковаться. Поскольку большому коллективу защититься от напастей — например, от внешних агрессоров — легче, чем маленькому.

          А начиная с какой-то величины коллектива при текущем уровне вооружений внешние агрессоры просто не задевают этот особо крупный коллектив, обходят его стороной. Ибо в период образования первых обществ и их государств все агрессоры ещё объективно слабы и немногочисленны: ведь в бедной жизненными благами среде они не могут воспроизводиться, долго существовать в виде больших армий.

          Что же касается жизни людей в безопасной среде поодаль друг от друга, то, во-первых, жители хуторов на самом деле достаточно часто контактируют друг с другом — благодаря широкому распространению транспортных средств типа конных экипажей, а во-вторых, сама безопасная среда для жизни хуторян является продуктом профессионального управления.

          То бишь хуторская, раздельная жизнь производителей не есть что-то существовавшее изначально и, соответственно, ставящее загадку своего возникновения, а достаточно позднее устройство, наследующее изначальным тесным скоплениям.

          Вообще, нужда в профессиональных управленцах была вызвана даже не собственно теснотой скопления людей — стада антилоп гну или стаи сельди тоже очень тесные — но именно сильно возросшим числом контактов, отношений, взаимодействий, проблем. В стаях и в стадах выраженных проблем и отношений между членами по большей части нет, поскольку 99,9% проблем типа конкурентной нацеленности на корм, на полового или на игрового партнёра достаточно успешно решаются в стае и в стаде простой переменой места, а все "инструменты" воздействия на внешнюю среду типа рогов, копыт, зубов или инстинктов дикие животные "носят с собой".

          В человеческих скоплениях аналогичные проблемы тоже, конечно, были (и остались), но имели (и имеют) место кучи и иных проблем, которые не разведёшь рукой, от которых не отвернёшься, не убежишь. Это проблемы типа отстаивания своего владения той или иной отделённой от человека вещью, типа обучения других людей или получения знаний от других людей, типа распределения ролей и нагрузки в совместной деятельности, участков территории в индивидуальное пользование, типа получения согласия родственников, а то и всего социума на целую кучу поступков, типа участия в разрешении чужих конфликтов и т.п.

          (Понятно, что профессиональные управленцы нужны не только для разрешения конфликтов, но также и для более эффективного соединения людей в совместно действующие структуры. Но последнее — всё же не главное занятие управленцев в эпоху возникновения государства.)

          Если мы, люди, довольствовались бы почти не имеющими границ травой или планктоном как антилопы гну, саранча или сельдь, то нам требовалось бы обращать внимание друг на друга только ради нужд размножения.

          Однако мы куда более капризные существа, чем антилопы, саранча или сельдь, наши повышенные потребности не позволяют получать всё, необходимое для жизни, напрямую из богатых природных кладовых. То есть нам приходится прилагать немало усилий для преобразования того, что даёт природа, в то, что доступно для нашего потребления.

          И значительная доля указанных усилий связана с весьма хлопотной, частенько вызывающей конфликты среди нас, людей, заботой об отделённых от нас средствах нашего жизнеобеспечения.

          Осталось упомянуть про последнее из известных мне заблуждений, связанных с возникновением государства и общества, а также его первой формации — ну и, конечно, с появлением эксплуатации.

          Данное заблуждение обычно формулируется так: из-за возникновения необходимости для управляемых-производителей содержать появившихся профессиональных управленцев-непроизводителей злосчастным управляемым-производителям пришлось намного больше, нежели прежде, трудиться. То есть, надрываясь, горбатиться на только что возникших проклятых эксплуататоров.

          Однако на самом деле с появлением профессионального управления общие трудовые усилия производителей как раз значительно сократились. Да, управляемые действительно начали несколько больше трудиться в рамках производства — но зато стали существенно меньше трудиться в сфере общественного управления. Которое, понятно, включает в себя и проведение разнообразных насильственных операций — в том числе даже военного характера. А те же войны в древнем мире были, как известно, почти беспрерывными — например, войны Древнего Рима.

          То есть злосчастные управляемые-производители стали несколько больше, нежели прежде, трудиться, во-первых, только на производстве, а во-вторых, дополнительно горбатиться на производстве они начали не за просто так, а за то, что проклятые эксплуататоры избавили их, производителей, от большого объёма далеко не всеми любимой работы.

          Таким образом, появление проклятой эксплуатации на самом деле существенно облегчило жизнь производителей. Ибо избавило их от огромного объёма нервной, нелёгкой и часто опасной для здоровья или даже вообще для жизни судебно-полицейско-воинской деятельности.

          В общем, специализация на определённых функциях (в рамках, понятно, одновременно усилившейся внутрисоциумной кооперации), как это ей и положено, во-первых, повысила качество выполняемых функций, а во-вторых, либо значительно снизила общий объём людских усилий, либо существенно увеличила их эффективность.

      03.03.17 г.