Едва Горилл Клопов, пожимая тянувшиеся к нему со всех сторон руки, под шум оваций и одобрительных выкриков выбрался из конференц-зала, как вокруг засверкали фотовспышки, а изголодавшаяся по новостям корреспондентская братия, теснясь и толкаясь, окружила триумфатора многочисленными микрофонами и телекамерами.

          — Горилл Тритонович, я из еженедельника "Аргументы против фактов", — опередила всех миловидная журналистка и включила диктофон. — Горилл Тритонович, несколько минут назад в заключительном выступлении вы озвучили идею срочно начать у нас в стране приватизацию политики. И эту идею только что поддержал весь съезд ваших соратников по Беспубликанской партии. Но как вы считаете, Горилл Тритонович: найдёт ли эта новая инициатива достаточную поддержку уже непосредственно в Верховном Совете страны, то есть самих наших депутаторов? Ведь среди них, как известно, имеется немало противников беспубликанцев...

          — Я думаю, польза от приватизации политической сферы очевидна для каждого здравомыслящего человека, — мягко улыбнулся журналистке Клопов. — А здравомыслящие люди, надеюсь, найдутся даже среди наших парламентских противников.

          — Орган индивидуал-демократов, газета "Монополис-Экспресс", — торопливо представился Клопову симпатичный молодой человек. — Горилл Тритонович, вы только что упомянули о пользе, которую должна принести реализация вашего проекта. Если можно, то расскажите нашим читателям чуть подробнее: в чём конкретно выразится выгода от приватизации политики?

          — Спасибо за хороший вопрос. — Клопов посерьёзнел, настраиваясь на хороший ответ. — Приватизация политической сферы внесёт в жизнь людей целый ряд положительных изменений. Наиболее очевидно тут, пожалуй, то, что по полной аналогии с приватизацией в экономике приватизация в политике должна стать новым важным фактором в деле дальнейшего раскрепощения человека, в деле формирования конкретной свободной и суверенной личности.

          — Это, конечно, просто здорово, Горилл Тритонович, — с сомнением протянул настырный представитель "Монополис-Экспресса", — но сегодня людей волнует уже не столько освобождение конкретного человека, сколько давно назревшие реформы...

          — Всё правильно, — кивнул Клопов. — Так вот главная ценность моей идеи состоит в том, что приватизация политической сферы должна значительно активизировать сам процесс построения в стране гражданского, демократического общества. Ведь приватизация придаст этому процессу рыночный, а значит, именно демократический импульс.

          — Журнал "Плей-бей", — представилась Клопову пышная блондинка. — Простите, Горилл Тритонович, но нельзя ли всё же более развёрнуто объяснить вашу мысль? Ну, про тождество между приватизацией и демократией...

          — Милая девушка, так ведь приватизация, то есть передача имущества в частную собственность, нужна для создания рынка. Ибо рынок является единственно возможным средством соединения и воспроизводства частных собственников. Ну а прямая связь между рынком и демократией, я надеюсь, бесспорна, да? — вопросительно оглядел присутствующих Клопов. — Ведь рынок, как всем нам сегодня хорошо известно, — это демократия в экономике. Сию однозначную истину постоянно подчёркивают в своих выступлениях такие, например, серьёзные авторитеты, как наш выдающийся офтальмолог и политик профессор Великофедорин, а также видный исследователь рынка экономист Потрохов. Не отрицают справедливости данного постулата и академик Хабалкин с академиком Шакалиным. Вот исходя именно из этой очевидной теперь для каждого аксиомы, то есть, повторяю, из того факта, что рынок есть демократия в экономике, и естественного отсюда вывода, что демократия есть рынок в политике, я и предлагаю распространить рынок из экономической сферы ещё и на сферу политическую — дабы окончательно демократизировать последнюю.

          Клопов многообещающе поднял палец и, оглядывая публику, сделал торжественную паузу.

          — Как видите, друзья, предлагаемая мною рыночная реорганизация политики путём её приватизации будет последовательным шагом в деле построения и укрепления демократии.

          Эти слова Клопов сопроводил лёгким артистичным поклоном публике.

          — Горилл Тритонович, Горилл Тритонович... — протолкался с микрофоном лощёный кавказец, — "Славянское радио" спрашивает. Уже прямо в эти минуты зарубежные и отечественные комментаторы предрекают вашему предложению о приватизации политики полный успех на слушаниях в парламенте. Как вы думаете: в какие сроки произойдёт принятие вашего предложения законодателями? И когда начнётся его реализация?

          — У меня, вообще-то, столь безоглядной уверенности в успехе пока нет, — скромно потупился знаменитый политик. — Однако в целом и я, и мои сторонники настроены оптимистично. Не буду предрекать точные сроки, но если темпы работы над программой приватизации власти сохранятся на прежнем уровне — а надо признаться, что группа моих учеников, молодых политологов, экстренными темпами уже в течение нескольких дней превращает абстрактную идею приватизации политики в развёрнутую и вполне конкретную программу — то старт её реализации придётся, скорее всего, на март или на апрель. А сейчас у нас январь. — Горилл Клопов обаятельно улыбнулся журналистам и выразительно кивнул своему пресс-секретарю.

          Тот сразу же поднял руку:

          — Всё-всё-всё, друзья: спасибо за ваши вопросы. Горилл Тритонович будет рад встретиться с вами в следующий раз.

          Журналисты нехотя отступили — но лишь для того, чтобы атаковать выходивших из конференц-зала политиков чуть меньшего, нежели Клопов, масштаба.

          — Слухи подтвердились, джентльмены. — Владелец биржи "Базилио" Фут Стерлингов важно выпучил очкастые глаза на коллег по недавно организованному кружку юных миллионеров. — Буквально полчаса назад мне стало точно известно, что приватизация власти пройдёт следующим образом: всем избирателям страны выдадут специальные политические акции-сертификаты — по одной акции на один голос избирателя. И, сами понимаете, джентльмены, для коммерческого обращения этих политических акций понадобится биржа совершенно нового типа. То есть рынку потребуется особая, политическая биржа. Специализирующаяся, во-первых, на операциях по привлечению, проверке и выставлению на продажу абсолютно нетрадиционного товара. А во-вторых, на принципиально новом оформлении сделок по этому товару. Ну, что, джентльмены, кто из вас готов вложить деньги в организацию такой политической биржи?

          — Во даёт, — заёрзали на задницах юные миллионеры, — ни коня ещё, ни воза — а ему уже и деньги вложи... Да сколько хоть будет стоить одна политическая акция?

          — Джентльмены, — недовольно затряс очками на утином носу Фут Стерлингов, — вам, как я вижу, не известны шесть моих прославленных правил. А между тем шесть правил Фута Стерлингова должны быть усвоены вами, джентльмены, — да и вообще всеми нашими соотечественниками — даже ещё твёрже, чем в своё время народами заучивались десять заповедей Ветхого Завета. Уже самое первое из моих правил, джентльмены, гласит, что цену на товар определяет не государство и не народ, а рынок. А рынок — это ведь мы с вами, джентльмены. И потому в какую сумму наши депутаторы первоначально ни оценили бы один избирательский голос, на первых порах его следует покупать не дороже, чем за полтысячи наших инвалидных рублей. В дальнейшем же, думаю, нам нужно будет ещё больше сбивать, ломать цену. Но ведь на то мы и зовёмся брокерами, джентльмены. Удачи нам, джентльмены, удачи...

          Непохмелённые со вчера Охапкин и Матрёшкин мёрзли во дворике ресторана "Гландыш", с нетерпением дожидаясь того момента, когда буфетчица закончит разборки с директрисой и вынесет наконец пузырь краснухи.

          — Колёк, — пощёлкивая зубами от холода, спросил другана Матрёшкин, — а ты слыхал, какую хрень эти козлы наверху придумали?

          — Не-а, не слыхал, — изнывая от приступа алкоголизма, зло шмыгнул носом Охапкин. — Ну и чё они там придумали?

          — Да эту, как её, на... — Матрёшкин употребил нецензурное ругательство. — Ну, короче, новую какую-то приватизацию.

          — И дальше чё? — равнодушно сплюнул Охапкин.

          — В общем, теперь голоса избирательские можно продавать, — объяснил Матрёшкин.

          Охапкин с неприязнью зыркнул на Матрёшкина и принялся аккуратно сковыривать со своей телаги примёрзший плевок.

          — Слышь, Колёк, а давай я на... — Матрёшкин употребил нецензурное ругательство, — куплю твой голос, а? — Матрёшкин нарочито мерзко заржал. — Ты как, Колёк: за пятёру продашь, а?

          — Глохни, фуфел... — пренебрежительно поморщился Охапкин. В среде завсегдатаев "Гландыша" он был рангом выше Матрёшкина и потому время от времени одёргивал последнего, не позволяя зарываться с фамильярничанием. — Усвой, дурень: тебе до моего голоса, как до Китая раком... Это ж надо, чё придумал, урод: голоса моего ему захотелось... А вот этого заодно соснуть не захотелось? — Охапкин сделал в сторону Матрёшкина оскорбляющий жест. — Да и на... — Охапкин задумчиво употребил нецензурное ругательство, — мне вообще голос продавать? Вот если за него, — Охапкин пошмыгал носом, — пузырями белого сразу прямо отоваривали бы...

          — Ишь, раззявил хлеборезку, козёл, — тихонько пробурчал, отворачиваясь, униженный Матрёшкин. — Пузырями его ещё, видишь ли, сразу прямо отоваривай... Оглоблей тебя, падлу, надо отоварить... Сразу прямо, вдоль хребта...

          — ...А сейчас, — ведущий митинга демократических сил города Хреновск оглядел эти немногочисленные силы, наводившие на мысли только о демократических слабостях, — мы в рамках плюрализма предоставляем слово постоянному посетителю наших собраний гражданину Офсету Офсетовичу Шарикову, — ведущий игриво ухмыльнулся аудитории, — марксисту по убеждениям — как он сам себя изволит рекомендовать. Тише, тише, сограждане, мы же с вами всё-таки демократы, не забывайте... Офсет Офсетович, прошу к микрофону. Кстати, напоминаю, что по регламенту на выступление даётся не больше пяти минут...

          — Спасибо, — кивнул взъерошенный зимним ветром маленький мужичок, подходя к микрофону. — Хреновчане, я очень надеюсь, что вам известна библейская история о праве первородства, проданном за чечевичную похлёбку. На всякий случай напомню: человек, продавший право первородства, наказал себя тем самым на всю жизнь...

          — Дядя, при чём здесь какие-то похлёбки? — хохотнул кто-то сзади, из-за трибуны, где обычно толпятся завсегдатаи митингов и их записные ораторы.

          — Согласен: мой пример немного аллегоричен — не стал спорить Шариков. — Поскольку библейский Исав потерял не гражданские права... Но всё же, хреновчане, поймите: демократия — то есть та система, к которой вроде бы все здесь стремятся — подразумевает неотъемлемость и незыблемое равенство прав всех, обязательно всех людей. Если же политические права, то есть права на контроль над средствами насилия, сосредоточатся в руках меньшинства господ, а большинство, продавшее этим господам свои права — и, значит, лишившееся этих прав — сделается тем самым состоящим из одних лишь бесправных рабов, то сие будет всё тот же старый тоталитаризм. А никакая не демократия. Но ведь как раз тоталитаризма, то бишь монополии меньшинства, только и следует ожидать от рыночного распределения политических прав.

          — Эй, коммункулюс, ты что за пургу несёшь? — опять остановили Шарикова весёлым вопросом из-за трибуны. — Рынок — это же полный антипод тоталитаризма...

          — Нет, у меня всё правильно: рынок приводит к тоталитаризму, увы, самым естественным образом, — отреагировал на выпад Шариков. — Потому что именно свободный рынок, то есть неограниченная конкуренция приводят прямиком к монополии. Конкуренция — это экономическая борьба. А борьба просто не может не иметь результата. Ведь в каждой схватке, в каждом отдельном акте борьбы обязательно выявляется победитель. И в конечном счёте, в итоге всех-всех-всех схваток обязательно выявляется всего лишь один победитель, самый главный победитель. Победитель всех остальных победителей. И, разумеется, свободная конкуренция оставляет, обратным образом, множество побеждённых. Ну, как это всегда бывает, например, в спортивных соревнованиях, при спортивной конкуренции. Где все, за исключением победителя, оказываются проигравшими. Ещё раз, хреновчане: неограниченная конкуренция в экономике приводит к экономической монополии главного победителя. В сфере политики неограниченная конкуренция тоже непременно приведёт к чьей-нибудь единоличной победе, то есть к монополии. Но только, разумеется, уже к политической монополии. А политическая монополия, то бишь полноправие одного при бесправии остальных — и есть не что иное, как тоталитаризм...

          — Это у тебя, дядя, демагогия... — снова возразил кто-то из-за трибуны — но теперь, правда, уже не очень уверенно. — Кончай свои коммунистические брехады...

          — Так что не дайте себя облапошить, хреновчане, — победно возвестил Шариков. — Ведь очевидно же, что рыночная система и частное распоряжение, приводящие к полноправию меньшинства, имеют к демократии как к системе полноправия большинства — крайне отдалённое отношение... А уж что касается тех людей, которые агитируют вас за рынок и за приватизацию, то они, мягко выражаясь, немного поторопились назвать себя демократами. На самом деле не демократы они, а...

          — Эй, мраксист, — опять заорали Шарикову из-за трибуны, — не слишком ли ты целен в своём мракобесии?

          — Слушайте, братцы, — громко засмеялся мужчина из передних рядов зрителей и показал пальцем на Шарикова, — ну разве ж не видно, что это действительно обычный Шариков: тот самый, классический Шариков — системы "взять всё, да и поделить"?

          — Простите, но я ничего не предлагаю "поделить". Я, наоборот, призываю к тому, чтобы всё обобществить и оставить целым, — с обидой в голосе принялся оправдываться через микрофон Шариков. — Я выступаю как раз за то, чтобы любое распоряжение — хоть политическое там, хоть имущественное — было бы демократическим, то есть общим, общественным. Чтобы не только в политической, но даже и в экономической, и вообще по возможности в любой другой сфере человеческой деятельности распоряжение происходило бы в целом — прислушайтесь, пожалуйста, внимательнее, если вы действительно за демократию — через всего лишь самые обычные демократические процедуры. Совершенно аналогичные демократическим процедурам в политике. Ну, то есть через свободные выдвижения, обсуждения, выборы и отзывы снизу людей или программ на соответствующих их общественному значению уровнях... Это вовсе не я, а вы сами на деле постоянно выступаете за то, чтобы всё на свете приватизировать, урвать в частную собственность, то есть поделить на части. То есть вовсе не я, а вы сами и являетесь всё делящими и, значит, как раз классическими Шариковыми...

          — Спокойно, спокойно. И давайте-ка без оскорблений... — осадил Шарикова ведущий митинга, оттесняя его от микрофона. — Отходите, пожалуйста, вы и так уже превысили регламент... Ну что же, сограждане, сейчас мы с вами в очередной раз увидели одного из тех, кто с упорством, достойным лучшего применения, стоят на пути у всех прогрессивных демократических начинаний. Эти шаманы от идеологии, — ведущий величественно показал на Шарикова, — в заботе лишь о догматах своего марксистского вероучения готовы перешагнуть, как видите, через что угодно: через здравый смысл, через народ и вообще через саму практику. Да, сограждане: им, с их ритуальным кликушеством и заскорузлыми цитатами об обобществлении буквально всего на свете, наплевать даже на практику. Например, на практику западных стран, достигших экономического процветания и незыблемой демократии именно благодаря свободному рынку с его неограниченной конкуренцией и раскрепощённой частной инициативой. А ведь, как известно, практика и только практика — а не чьи-то суеверные заклинания, не чьи-то бесноватые выкрики и уж, конечно, не оскорбления в адрес оппонентов — является единственным критерием истины и, значит, единственной надёжной опорой подлинной демократии...

          — Долой, — вяло пробурчал кто-то из толпы, — к стене давно уж пора ставить этих... как их... Ишь, акулы коммунизма, выступают ведь ещё...

          — А теперь, — продолжил ведущий, благосклонно улыбнувшись, — слово предоставляется нашему монархо-синдикалисту, епархиерею Троице-Одеколоновской лавры, микрополиту Аннексию Нулевому. Который — информирую на всякий случай всех заранее — сразу после окончания митинга в рамках безвозмездной помощи Хреновску по полному православному чину благословит и освятит дом горсовета. А затем совершит обряд изгнания бесов из здания КГБ. Итак, прошу вас, отец Аннексий.

          — Внемлите, о хреновчане, — крестя микрофон и истово кланяясь публике, всепрощенческим тоном заговорил священник, и демократические силы Хреновска заинтересованно притихли, — ещё Спаситель, Господь наш, предостерегал нас, рабов его, от бесовства слуг дьяволовых, безбожных материалистов... — Священник с голубиной кротостью кивнул на Шарикова. — Когда настанет судный день, то геенну огненную уготовит им Спаситель, неизбывный в милосердии и благотворительности ко всем своим чадам...

          Телепередача "Прямоугольный эфир", посвящённая проблемам приватизации и либерализации власти, была в самом разгаре. Хотя основной интерес ведущего и телезрителей вызывал, конечно, главный гость студии, Горилл Клопов — сам автор идеи приватизации власти — но наибольшую активность в выступлениях среди всех гостей традиционно проявляла Алиса Пиявкина, известная рыночная экстремистка, специалистка по шоковым и обвальным планам.

          Уснащая свою речь непонятными понятиями (девизом Пиявкиной, по слухам, было "через термины — в звёзды") рыночная экстремистка с присущим ей напором силилась объяснить телезрителям те причины, по которым мысль о приватизации управления обществом посетила первой в мире голову именно простого советского академика Горилла Клопова.

          — Знаете, — компетентно глядя на ведущего, взахлёб трещала Алиса, — я как эксперт в области консалтинга по проблемам электоральных алгоритмов должна констатировать, что зарождению данной эпохальной идеи способствовал, видимо, сам парадоксальный менталитет нашего социума. Актуальная архитектоника развития западных этносфер стала уже слишком детерминированной, а этот фактор, понятно, всё более и более однозначно склоняет автохтонные цивилизации к неоконсервативным идеалам легитимного этатизма. Поэтому именно маргинальность демократических режимов новой генерации, не успевших ещё наполнить свои политрайбалистские традиции ощутимой харизмой, и способствует сегодня выдвижению и реализации концептуально новых инициатив, демистифицирующих и оптимизирующих формальное пансоциальное табуирование. Для — не побоюсь этого слова — революционного акта трансляции классической модели приватизации на ареал политики требовалось пересмотреть саму сакральную парадигму ортодоксальных потестарных дисциплин — а это, согласитесь, стало возможным лишь в последнее время в контексте всего комплекса глобальных геополитических метаморфоз...

          Горилл Клопов нетерпеливо взглянул на ведущего передачи и обнаружил, что тот наглухо зачарован эффектным Алисиным говорением. Алиса и прославилась тем, что замечательно наловчилась молоть глупости, лихо облекая их в наукообразные и синтаксически правильно построенные фразы. В которых у неё иногда всё же, к счастью, проскакивала пара-тройка осмысленных слов. Этой одуряющей болтовнёй Алиса почти безошибочно гипнотизировала всех тех, кто был ещё глупее, чем она сама.

          — ...Человек обязан быть свободным, — вещала Алиса. — Мы все проходили, к чему приводит власть масс...

          "Ну и союзницу мне сегодня подсунули... — всё больше раздражаясь, подумал об Алисе Клопов. — С такой помощницей в любом нормальном споре придётся выглядеть полным идиотом: неужели эта трещотка не замечает, что по её версии свобода для человека достигается обязанностью, принуждением, то есть несвободой, а усомнение в правильности массовых решений опирается на апелляцию к массовому же решению?"

          — ...Как известно, общее — это ничьё, — под непрерывное кивание ведущего заливала между тем Алиса. — Поэтому собственность должна находиться в распоряжении конкретного частного хозяина...

          "Интересно, — язвительно представил себе Клопов, — что запела бы Алиса, если какой-нибудь грабитель открыто забрал всё имущество её семьи и не стал бы потом подвергаться за это никакому преследованию на основании того, что присвоенное им имущество являлось семейным, то есть именно общим и, значит, по Алисиной же версии, ничьим, бесхозным? Эх, жалко, что нельзя прямо сейчас спросить эту балаболку, почему её сторонники медлили и не брали СССРовское общенародное — как они сами до сих пор всерьёз считают — то есть, по их же логике, получается, ничьё имущество в своё частное распоряжение; не брали, а всё зачем-то ждали специальных постановлений, чтобы после их выхода почему-то опять-таки именно купить, а не просто безвозмездно присвоить части этой якобы ничьей собственности... То есть не собственности, конечно же, а имущества, — с досадой мысленно поправился Клопов. — Кажется, я уже до того наслушался этой Пиявкиной, что по её примеру тоже начал называть собственностью сами вещи, а не отношения людей по поводу вещей..."

          На столике перед Клоповым давно скопилась куча записок с прямых телефонов студии и ему, старому завзятому полемисту, не терпелось поскорее расчихвостить пару-тройку телезрителей, задавших наиболее непримиримые вопросы.

          — ...Но помимо всего мною перечисленного, — продолжала разглагольствовать Алиса, — для понимания того, почему идея приватизации власти и рыночного перераспределения гражданских прав зародилась именно у нашего Горилла Тритоновича, следует принять во внимание и то обстоятельство, что сам он является не только крупнейшим теоретиком и главным членом бредколлегии журнала "Ответы экономной экономики", но ещё и видным политическим практиком, председателем сельсовета министров нашей столицы...

          Клопову окончательно надоело слушать эту безостановочную хвалебную болтовню и поэтому он, пользуясь правами героя дня, вызывающе кашлянул и перебил Алису:

          — Кстати, тут вот что стоит ещё добавить...

          — Да-да, Горилл Тритонович, — мгновенно повернулся от Алисы к Клопову ведущий, — мы вас слушаем...

          — Нужно всё-таки отметить, — веско произнёс Клопов, — что идея перераспределения гражданских прав отнюдь не нова. И совсем не мною первым придумана. Сошлюсь хотя бы на такой пример: у известного писателя Марка Твена в его утопии "Удивительная республика Гондур" граждане некоей вымышленной страны за достижение определённых социальных успехов получали установленные законом количества дополнительных избирательских голосов. Кроме того, уже многие столетия реально существует и общепринятая обратная практика. Которая состоит в том, что люди, серьёзно преступившие закон, по решению суда временно лишаются не только свободы, но ещё и гражданских прав. Можно было бы в связи с этим рассказать и о существующем кое-где в мире институте так называемого "плюрального вотума" — но я лучше всё-таки перейду наконец к ответам на вопросы телезрителей.

          — Да-да, разумеется, разумеется... — суетливо закивал ведущий.

          — В первую очередь я хочу ответить, — выбирая из пачки нужную записку, сообщил Клопов, — на реплику телезрителя Гробоедова из Нижнего Неаполя. Телезритель считает, что раз приватизация государства приведёт к торговле гражданскими правами, то она, значит, совершенно недопустима. Ибо, как сие кажется нашему телезрителю, торговля правами начисто отрицает демократию. Ну что же, давайте попробуем разобраться в этом вопросе.

          Горилл Клопов поднял глаза от записки и почти профессионально отыскал взглядом объектив той камеры, у которой на передней панели горел красный огонёк, сигнализирующий о том, что именно с этой камеры и идёт в данный момент картинка в эфир.

          — Прежде всего, — учёным тоном заговорил Клопов, вежливо всматриваясь в объектив, — нужно отметить, что, вообще-то, любая торговля в сущности своей всегда является торговлей правами. Например, покупая хлеб, мы фактически покупаем само право распоряжаться им. Впрочем, похоже, что нашему телезрителю не нравится торговля именно гражданскими правами. Но позвольте узнать: почему? Неужели всего лишь потому, что в результате такой торговли произойдёт рыночное перераспределение гражданских прав, и все они в конечном счёте сосредоточатся в руках только у наиболее богатых и инициативных членов общества? Простите, уважаемый телезритель, но, вообще-то, подобные ситуации постоянно и имели место в мировой истории на первых этапах становления всех молодых демократий: там всегда специально вводился имущественный или сословный ценз, отсекавший люмпенов от голосования. Именно данная дискриминационная — в хорошем, как это ни странно на первый взгляд, смысле — мера и помогала удерживать демократическую власть в руках той прогрессивной части общества, что органически нуждалась в рынке и в демократии. То есть в руках предпринимателей. Цензовое ограничение предохраняло власть от её попадания в лапы люмпенов. Которые уже просто по своей природе не способны распорядиться данной властью с пользой для себя.

          И это моё утверждение, уважаемый телезритель, — вовсе не враждебный навет, не бездоказательный оговор. Ибо сама история убеждает нас, что даже если политически неграмотным массам иногда и удаётся свергнуть тиранию, то организовать новое общество такие массы способны, увы, лишь по образцу этой только что свергнутой ими тирании. Что, понятно, ведёт к тому, что массы тут же выпускают власть из рук. Всё это хорошо видно на печальных примерах всех без исключения победоносных восстаний политически неграмотных масс. В частности, народного восстания третьего века до нашей эры, что свергло в Китае императорскую династию Цинь, но тут же взамен неё создало из своих вождей новую и почти столь же жестокую династию Хань. И на примере китайского же восстания Хуан Чао. И на примере исмаилитского восстания Хасана ибн Саббаха в Иране одиннадцатого века — восстания, в результате которого созданное победившим народом шиитское теократическое государство крестьян и ремесленников превратилось в конце концов в обычную азиатскую деспотию. Я уж не буду распространяться о таком всем нам хорошо известном случае, как большевистское восстание в октябре 1917 года...

          Так вот, уважаемый телезритель, сейчас у нас наличествует — хотим мы того или нет — как раз вышеупомянутая ситуация становления молодой неокрепшей республики и её рыночной экономики. То есть сегодня у нас в стране имеет место та самая не устоявшаяся окончательно ситуация, которая требует совершенно особых мер по сохранению и по укреплению демократии. И поэтому я, откровенно говоря, просто не понимаю, чего именно, чего конкретно вы так страшитесь. Ну, ладно — давайте вот прямо сейчас попробуем хотя бы на минутку представить себе такую картину, что все без исключения политические права в нашей стране уже действительно оказались сосредоточенными в руках одних только предпринимателей. Представили, да? Ну так и что же тут будет страшного? Ведь как показывает вся мировая практика, именно предприниматели и являются наиболее политически и экономически грамотной и активной частью населения. А потому именно они и составляют двигатель благополучия любой из процветающих стран. Так неужели же вам, уважаемый телезритель, не хочется, чтобы наша страна тоже стала наконец благополучной и процветающей?

          Сбоку от Клопова раздался сдавленный всхлип — это Алиса Пиявкина, поборница зон и свободного предпринимательства, услыхав похвалы своим любимцам, чуть не задохнулась от радости в зобу.

          — Давайте уж говорить начистоту, — честно глядя в объектив телекамеры, предложил телезрителям Клопов. С недавних пор такое предложение стало самой популярной преамбулой к наиболее хитро замаскированному вранью. По сравнению с прежними надоевшими всем топорными приёмами лжи тоталитарной пропаганды этот новый приём промывания мозгов действовал на публику практически безотказно — следовало только сначала действительно честно показать весь возможный негатив и безжалостно всё изругать, а затем, когда доверие публики к разоблачителю делалось полным, произнести с горьким видом: "Но другого пути у нас, к сожалению, нет..."

          — Итак, давайте говорить начистоту, — решительно и хмуро повторил Клопов, — и сразу условимся, что я вовсе не собираюсь кого-либо оскорблять, что я буду просто констатировать факты.

          Как известно, уважаемый телезритель, демократия — это власть народа. Точнее, власть его большинства. Данная власть, равно как и вообще всякая власть, может существовать, естественно, только в проявлении, то есть только в условиях каких-либо действий властвующего субъекта, в условиях его цивилизованной политической активности. Но как же ведёт себя сейчас бо́льшая часть нашего народа в смысле проявления своей власти? Да почти никак. Она, увы, политически крайне пассивна. Конечно, предвыборный ажиотаж сегодня ещё может разок привлечь интерес широких масс и немного всколыхнуть их. Но вот повторно к урнам для голосования приходит, к сожалению, уже всего лишь от пятнадцати до тридцати процентов потенциальных избирателей. Остальные же избиратели, то есть бо́льшая их часть, даже не думают реализовывать свои гражданские права. И этим, в общем-то, ставят под угрозу само существование демократии.

          Но вот давайте даже допустим, уважаемый телезритель, что общество уже дозрело до гражданского состояния и что на выборы всегда будет приходить большинство избирателей. Многочисленные зарубежные социологические исследования показывают, что даже и в этом случае доля граждански пассивных избирателей всё равно неминуемо окажется достаточно велика и составит от тридцати до сорока процентов. Представители этого пассивного слоя в своём подавляющем большинстве продолжат игнорировать выборы практически всегда. То есть, получается, они практически вообще никогда не будут использовать свои гражданские права. И, по-моему, нет никаких сомнений, что приватизация политики принесёт этим людям только пользу. Ведь за принципиально ненужные им права они смогут получить деньги, причём немалые. Кроме того, выставление избирательных прав на продажу означает, что на рынке нашей страны появится новый товар. Который существенно свяжет избыточную денежную массу и замедлит, а может быть, даже и совсем остановит галопирующую ныне инфляцию. Что, несомненно, смягчит сегодняшний очень опасный для республики экономический кризис.

          Теперь, уважаемый телезритель, давайте рассмотрим другую часть населения. Ту, которая хоть и приходит на выборы, но чёткой позиции всё-таки не имеет. И предпочитает полагаться в основном на чужое авторитетное для неё мнение. Ни для кого, я думаю, не секрет, что голоса таких избирателей обычно просто покупаются — либо опосредованно, через предвыборную пропаганду, которая, как известно, требует немалых затрат, либо же напрямую, при помощи раздаваемых и обещаемых материальных благ. Так вот мне кажется, что гораздо честнее будет не делать вид, будто не существует этого очевидного подкупа избирателей, то есть всё той же самой торговли голосами. Гораздо честнее будет, наверное, просто позволить всем людям легально, открыто, свободно — продавать свои избирательские голоса. Но уже не за пару гривенников, которые обычно в среднем и тратятся на агитацию одного избирателя, а за суммы в сотни и в тысячи раз бо́льшие. Кстати, напомню, что купит эти голоса не какая-нибудь там шпана, а именно наши новые предприниматели — то есть наиболее умная и порядочная часть граждан, цвет и опора всей нации.

          Горилл Клопов удовлетворённо вздохнул и опять заглянул в записки телезрителей.

          — Вот я вижу, что другой наш телезритель, Офсет Офсетович Шариков из Хреновска, в частности, заявляет, — Клопов стал читать текст записки вслух, — "...я как марксист уверен, что ваша приватизация государства окажется просто очередным обманом народа..."

          Клопов осуждающе покачал головой, поднял глаза от записки и оглядел присутствующих, словно призывая их в свидетели некрасивого выпада телезрителя. Все участники "Прямоугольного эфира" заинтересованно оторвались от бумаг и тоже, в свою очередь, стали смотреть на Клопова. Затихла, казалось, даже трескотня пишущих машинок в телефонных кабинах.

          Горилл Клопов устало и понимающе улыбнулся снимавшей его телекамере.

          — Ну, что же, — тоном на всё согласного человека произнёс он, — если уж вы, уважаемый телезритель Шариков, являетесь марксистом, то давайте тогда поговорим с вами по-марксистски. Как марксист, вы, надеюсь, должны знать, что всякая власть в классовом обществе обязательно имеет классовый характер. И что даже всеобщая демократия в капиталистических странах реально является всегда лишь формой власти капиталистов, то есть предпринимателей. В самом деле, — Клопов поднял руку в примиренческом жесте, — как известно, хозяева — не бастуют. А при капитализме бастует кто угодно, но только не сами капиталисты. Как видите, и с общедемократическими установлениями, и без них — власть всё равно окажется в руках у одного и того же класса. Так спрашивается: почему тогда не дать нашему народу возможность культурно нажиться на этом классе? Тем более что сам отказ от демократического ритуала в обмен на весьма существенные социальные блага, тем более что само сие щедро оплаченное расставание с пустым символом будут иметь для нас ещё и те спасительные последствия, о которых я только что говорил — то есть замедление инфляции и, соответственно, выведение страны из чрезвычайно опасного экономического кризиса. Так неужели и теперь, — с горьким видом произнёс Клопов, — кому-то ещё осталось непонятно, что предприниматели будут платить нам деньги в конечном счёте за то, чтобы получить возможность спасти страну?

          Растроганная Алиса Пиявкина достала платок, отвернулась от телекамер и принялась осторожно промокать глаза. Остальные участники эфира одобрительно закивали Клопову.

          "Ну и мудёр же наш главный демократ... — саркастически скривился в далёком Хреновске сидевший перед стареньким телевизором марксист Шариков. — Похоже, Тритоныч опять взялся за прежнее: опять начал дурачить профанов благозвучием формулировок... Но неужели это для кого-то новость, что в системе, где господствуют деньги, беднякам при кризисах всегда приходится продавать сперва всё имущество, а потом и самих себя в собственность богачам? Да, конечно — это скатывание нищих и политически невежественных людей к рабству и в самом деле часто бывает последним средством спасения их жизни. Но как же можно, не кривя душой, причислять всё это чуть ли не к социальным благам? Как можно, будучи серьёзным учёным и политиком, искренне агитировать за общественную систему, в которой обыденны такие неприятные явления? Неужели на свете не могут существовать гораздо лучшие общественные системы? Как можно не просто оправдывать, но именно воспевать трагедию населения и победу его поработителей? Эх, жалко всё-таки, что в нашей стране при таком просторе для разгула глупости и демагогии почти совсем нет места для разума и для логики..."

          — ...Вообще-то, у приватизации власти имеется ещё немало и других положительных сторон, — переждав всеобщую растроганность в студии, продолжил речь Клопов. — Кратко упомяну для примера хотя бы вот о чём: приватизация власти должна будет заметно поднять у населения его интерес к политике. В самом деле: люди в наибольшей степени ценят именно то, чем они могут распоряжаться с максимальной полнотой. Могли ли они раньше продавать или дарить гражданские права? Нет. А вот теперь — смогут. То есть теперь люди станут ощутимо полноправнее, а значит, и заинтересованнее. Кроме того, предметный, осязаемый и реально дорогой сертификат на избирательский голос наверняка покажется каждому человеку куда более значимым, более полновесным, более важным, чем невещественные и бесценностные обычные гражданские права. Оба данных обстоятельства, повторяю, непременно заставят людей почувствовать себя существенно бо́льшими хозяевами в вопросах управления обществом. Но всё это вещи, конечно, далеко не первостепенные. А о главном я уже сказал раньше. — Горилл Клопов удовлетворённо переменил позу и посмотрел на ведущего.

          Ведущий "Прямоугольного эфира", не скрывая восхищения от непобедимости Клопова, объявил телезрителям, что передача продолжится ровно через две минуты. В эфир пошла саморекламная пауза.

          — Бог торговли и плутовства Гермес, — загадочным тоном возвестил закадровый голос, — покровитель декорации "Корпорамбурс", призывает всех: вступайте в "Корпорамбурс"...

          — Биржа "Кулиса", — тотчас же отозвался другой, ещё более звучный голос из следующей саморекламы, — покровительница бога торговли и плутовства Гермеса, призывает всех: работайте без посредников, обращайтесь прямо к "Кулисе", ибо это система независимых друг от друга бирж...

          Услыхав ахинею про "систему независимых бирж", Горилл Клопов внутренне поморщился — ведь на самом деле систему образуют только имеющие взаимные связи, то есть как раз зависимые друг от друга элементы. Клопову было, в общем-то, неприятно, что на смену глупой и неуклюжей политической саморекламе тоталитаризма пришла столь же крикливая, но зачастую даже ещё более глупая самореклама нарождающегося бизнеса.

          Ходили слухи, что и у "Кулисы", и у межбанковского объединения "Недотёп", тоже прославившегося в последнее время тупостью своей пропаганды, прущая наружу дебильность являлась "особым имиджем". Клопов ни капли не доверял этим россказням про "имидж", потому что слишком уж часто встречался с совершенно неподдельной недоразвитостью очень многих представителей наиболее преуспевающих слоёв населения.

          Но зато Клопов искренне и страстно верил в силу рынка и потому всё время с нетерпением ждал, когда его любимый рынок вытолкнет наконец на поверхность жизни настоящих людей — а не всё тех же скользких и непотопляемых субъектов с беспокойными сердцами или же с плакатными умом, честью и совестью.

          Саморекламная пауза закончилась и в эфир опять пошла передача из студии.

          — Вот тут у меня в руках, — заговорил ведущий, — пачка сообщений от самых разных телезрителей. Все эти телезрители задают нам один и тот же вопрос: сколько, хотя бы приблизительно, будет стоить одна политическая акция? Ну, кто у нас сможет ответить телезрителям? — Ведущий с надеждой посмотрел на приглашённого в студию молодого предпринимателя, члена Обирально-деградической партии, который за всю передачу вместо ответов по существу смог промычать только несколько судорожных банальностей про духовность пополам с нравственностью.

          — А можно, я отвечу телезрителям? — не удержалась и полезла на подмогу молодому предпринимателю Алиса Пиявкина.

          — Да-да, конечно, — радостно закивал Алисе ведущий.

          — Понимаете, — внушительно вытаращив глаза, с первооткрывательским энтузиазмом начала плести словесную паутину наукообразная Пиявкина, — всё дело в том, что цену на товар определяет не государство и не общество, а рынок...

          — ...Переходим к сообщениям из Верховного Совета. — Ведущий программы "Хреновости" веско прищурился с экрана. — Посмотрите репортаж нашего корреспондента.

          — Проект приватизации демократии, — напористо заговорил наш корреспондент, — встретил ожесточённую поддержку большинства верховных советников.

          После многочасовых дебатов, которые подогревались манифестациями пикетчиков, стоявших на площади перед Домом Ценных Советов, репутат Стульчак предложил вынести загонопроект о приватизации власти на общереспубликанский референдум. Это предложение было депутаторами принято с перевесом в пятьдесят пять голосов при восьми воздержавшихся.

          Референдум решено провести ровно через два месяца. И поэтому уже со следующей недели должна начаться кампания агитации за и против тех предложений, что будут на нём фигурировать.

          Сегодня же в Совете без публики продолжилось обсуждение закона о социальной защите малоимущих миллионеров. А в связи с повсеместными забастовками рабочих, требующих повысить зарплату капиталистам, принято экстренное постановление о предоставлении льготных кредитов Мусорному банку и Консервному банку...

          Пуд Стерлингов сидел в кресле за министерским столом и небрежно разглядывал стоявшего перед ним и ежившегося от беспокойства Фута.

          — Пуд Пудыч, а вдруг этот референдум по поводу приватизации власти даст отрицательный результат? — неуверенно спросил Фут Стерлингов, заискивающе глядя на могущественного родственника. — Ведь тогда все деньги, которые мы потратим на агитацию, вылетят, считай, в трубу...

          — Нам-то зачем тут беспокоиться, — хмыкнул Пуд Стерлингов. — Или ты думаешь, что это будут наши деньги?

          — А чьи же это будут деньги? — испуганно спросил Фут.

          — Но разве, например, твои сообщники по кружку юных миллионеров не пожертвуют хотя бы по крупице своих богатств в фонд агитации за приватизацию власти? — Пуд Стерлингов ехидно заулыбался.

          — Нет, — уныло помотал головой Фут. — Боюсь, что нет.

          — Бедняги, — притворно посетовал Пуд Стерлингов. — Выходит, не понимают твои юные миллионеры своего классового интереса... Впрочем, на этих гавриков глупо и рассчитывать.

          — Но на кого же тогда нужно рассчитывать, Пуд Пудыч? — робко удивился Фут. — А, наверное, на Бурового, на председателя РВС(б), да? Он ведь тут как раз недавно организовал "Союз отнимателей"...

          — Ну, разумеется, нет, — устало поморщился Пуд Стерлингов. — Серьёзных людей, Фут, вокруг гораздо больше, чем ты думаешь. И их не нужно искать в одних лишь коммерческих структурах. Запомни, Фут: важнее всего совершенно другие структуры — структуры власти. Если мы сможем на них воздействовать — но совсем не так, как на них сегодня воздействую я — а я пока, увы, могу только использовать старые личные связи и плести мелкие интриги — не так, повторяю, а по-настоящему, по-серьёзному, на уровне, скажем, права кадровых перемещений — то тогда даже сам Буровой с его "Союзом отнимателей" окажется у нас в шестёрках. Впрочем, сейчас наши дела обстоят тоже неплохо. Я тут на днях всё уже подвязал таким макаром, что осталось лишь дёрнуть за пару рычагов — и тогда средства на агитацию за приватизацию власти пойдут к нам из президентских резервов.

          — Из президентских резервов? — ахнул Фут.

          — Не напрямую, естественно, — успокаивающе ухмыльнулся Пуд Стерлингов. — И президент об этом даже не узнает. В общем, Фут, на следующей неделе сообщу тебе номера счетов, с которых можно будет перекачивать деньги на агитацию. А теперь, — сладко потянулся и зевнул Пуд Стерлингов, — расскажи-ка подробнее, как там продвигается организация политической биржи...

          — Хорошо продвигается, Пуд Пудыч: сегодня председатель сельсовета министров подписал постановление об отводе нам двадцати гектаров земли в районе Питейного проспекта... — Фут Стерлингов, заискивающе улыбаясь, достал бумаги и начал обстоятельно обо всём докладывать.

          Агиткампания за приватизацию политики удалась на славу. Пусть она и свидетельствовала не столько об уме и хорошем вкусе её организаторов, сколько о толщине их кошельков, народ тем не менее дуром валил на праздничные мероприятия сторонников приватизации гражданских прав.

          По городам и весям, по всем сливным каналам средств массовой деформации виднейшие экономические авторитеты и популярнейшие шоумены, умело разжигая всенародное веселье и организованное ликование, бодро вдалбливали в головы обывателей сведения о преимуществах рыночной системы перед любыми другими системами — а заодно уж и надежды на возрождение лучших крадиций русского тупечества. Доходчивости их теоретизирований немало способствовал также и ряд подкрепляющих факторов типа массовых гуляний, дешёвых распродаж и бесплатной выпивки.

          На фоне этого головокружительного и неизвестно откуда взявшегося в голодной стране изобилия выступления противорыночников выглядели жалкими и провокационными. Марксист Шариков поначалу немного подёргался, пошумел, но потом, поняв, что плетью обуха всё равно не перешибёшь, задвинул политические пристрастия в самый дальний уголок сознания и, как все нормальные люди, с головой окунулся в шумную чехарду празднеств.

          Впрочем, в день референдума он проголосовал всё же против приватизации.

          Программу приватизации власти поддержало на референдуме больше шестидесяти процентов общего числа зарегистрированных избирателей и более девяноста пяти процентов избирателей, пришедших на участки.

          В рекордно короткие сроки были изготовлены политические акции в виде пластиковых карточек, удостоверявших наличие у их обладателей избирательских прав. В народе эти карточки тут же прозвали "чучерами". Все чучеры являлись именными, номерными и приписанными к месту жительства. Кроме того, они обладали максимальным числом степеней защиты от подделки и могли использоваться даже для голосования через компьютерную систему. Компьютерная сеть для электронного подсчёта голосов ударными темпами начала раскидывать терминалы по всей республике. Подрядчиком сверхприбыльного государственного заказа на её установление, равно как и заказа на изготовление самих пластиковых карточек, стала, естественно, универсальная биржа "Кулиса LTD", принадлежащая Футу Стерлингову.

          Многочисленные скупочные отделения бирж "Недотёп", "Лис'Са", и, конечно же, самих "Базилио" и "Кулисы" открылись во всех уголках страны. Поначалу чучеры принимались от населения в среднем по семь тысяч рублей за штуку, но затем цены под давлением предложения от малоимущих слоёв населения снизились до двух тысяч рублей.

          Впрочем, в скупочных заведениях Фута Стерлингова, как он это изначально и планировал, на приобретение одного чучера никогда не тратилось более пятисот рублей. Правда, Фут расплачивался с населением не деньгами, а товаром по коммерческим расценкам — товаром, как правило, вино-водочным. Особенно бойко и дёшево скупка чучеров шла у "Кулисы" и "Базилио" в ночные и в утренние часы, когда жаждавшие опохмелки избиратели массово готовы были отдать за бутылку последние штаны.

          К тому моменту, как конкуренты всполошились и тоже начали применять этот тип торговли, "Кулиса" уже сняла с населения все сливки и стала держателем крупнейшего пакета политических акций.

          Обработка жлоббистами "Кулисы" депутаторов в кулуарах парламента привела к тому, что к рассмотрению был принят загонопроект о гражданской инициативе. Вскоре он стал во втором чтении "Биллем о праве загонодательной инициативе граждан".

          Этим "Биллем" в практику внедрялась новая прогрессивная процедура: помимо архаичного традиционного подписания и регистрации петиций о рассмотрении и о принятии загонопроектов или о выдвижении какого-либо лица на государственную должность, обладатель политической акции мог теперь через компьютерную сеть мгновенно связать свой голос с любой выдвигаемой программой.

          Цена одного избирательского голоса тотчас возросла почти до десяти тысяч рублей, но единственную достаточную для включения механизма загонодательной инициативы долю голосов населения страны сумел к этому моменту накопить только биржевой тандем "Базилио-Кулиса LTD".

          — ...Пуд Пудыч, — канючил Фут Стерлингов, — ну зачем мы так рано протащили этот билль о гражданской инициативе? Смотрите, как цена-то теперь на чучеры поднялась, а у нас уж и средств свободных, считай, не осталось... К тому же и эти стервецы из народного травительства напрочь оборзели: уже на две недели задерживают, вредители, платежи по нашему подряду на установление компьютерной сети голосования. Да и бизнесмены тоже пока не шибко рвутся заказывать нам внесение нужных им загонопроектов... Дорого, говорят, берём...

          — Как? — слегка удивился Пуд Стерлингов. — Неужели нам до сих пор никто ничего так и не заказал?

          — Ну вот вроде только межбанковское объединение "Недотёп" хочет, чтобы мы пропихнули ему через парламент снижение налоговых ставок и отсрочку платежей по государственным кредитам. Но и этот заказ находится у нас пока лишь в стадии переговоров... Менжуются они, "Недотёпы". Не привыкли ещё, видать, к демократии.

          — Ничего, — успокаивающе кивнул Пуд Стерлингов. — Вопрос с выплатой задолженности по нашим подрядам я в народном травительстве уж как-нибудь утрясу. То, что на чучеры поднялась цена — не страшно. Она ведь поднялись не только для нас, но одновременно ещё и для наших конкурентов. А здесь у нас перед ними есть одно существенное преимущество: у нас намного больше средств присвоения. Кстати, высокая цена будет даже предохранять чучеры от лап наших конкурентов, покуда мы не изыщем деньги, чтобы оные чучеры скупить. А деньги эти нам надо, вообще-то, отыскивать побыстрее... —

          Пуд Стерлингов задумчиво прошёлся по кабинету.

          — Наша цель состоит ведь в том, чтобы завладеть возможно бо́льшим числом политических акций... Желательно — контрольным их пакетом. Пожалуй, теперь и впрямь пришла пора делать ставку только на это... — Пуд резко остановился и вскинул голову. — Сколько там процентов общего числа политических акций республики у нас уже есть?

          — Девятнадцать целых восемьдесят восемь сотых, Пуд Пудыч, — заглянув в бумаги, доложил Фут.

          — Нда, маловато, — нахмурился Пуд Стерлингов. — Значит, так. С завтрашнего дня начинай-ка продавать во всех городах наши товарные биржи.

          — Как, Пуд Пудыч? — ахнул Фут. — Да с ними же...

          — Да хватит с ними возиться, — брезгливо поморщился Пуд Стерлингов.

          — Возиться? — ужаснулся Фут. — Так ведь почти все наши деньги, Пуд Пудыч — это прибыль от их деятельности. Откуда же мы после продажи бирж сможем брать средства на покупку тех же чучеров?

          — Пора бы тебе знать, Фут, — жёстко улыбнулся Пуд Стерлингов, — что помимо прибыли есть ещё один источник получения материальных средств — налоги. Вот ты только что сказал мне, что "Недотёпы" сейчас хоть и колеблются, но в целом всё-таки собираются нам заплатить. А вот за что заплатить, как думаешь? За какой конкретно товар?

          — За наши услуги, конечно, — пожал плечами Фут. — За помощь в получении налоговых послаблений и кредитных льгот.

          — Ага, — прищурился Пуд, — значит, ты считаешь, что услуги — это товар, от торговли которым мы получаем прибыль. А вот, допустим, мы пообещаем нашим межбанковским "Недотёпам", что если они не начнут ежемесячно отстёгивать нам по десятку миллионов рублей, то тогда в парламент регулярно, на самых демократических основаниях, в порядке проявления гражданской инициативы будут вноситься проекты государственных постановлений о повышении налогов всем межбанковским объединениям. Допустим также, что "Недотёпы" поверят нашим обещаниям и станут регулярно перечислять нам требуемые миллионы. По статье расходов "На поддержку демократии", естественно, — ухмыльнулся Пуд. — Так вот: что же в этом случае они будут у нас покупать? За какой такой товар они начнут нам платить?

          Фут Стерлингов озадаченно почесал затылок:

          — За наше благоволение и покровительство, наверное, Пуд Пудыч.

          — За благоволение и покровительство, говоришь? — ехидно переспросил Пуд. — А что, разве на нынешних биржах такие товары, как благоволение и покровительство, когда-нибудь в сделках напрямую фигурировали?

          — Нет, Пуд Пудыч, ни разу не фигурировали, — широко заулыбался Фут.

          — А вот на нашей новой бирже, на политической бирже, они теперь станут самыми ходовыми. Кстати, с экономической точки зрения, это вовсе и не товары, потому что это не изготовленные в результате трудовой деятельности продукты на продажу. А просто средства для выколачивания налогов. Ну да ладно. В общем, плату с "Недотёп" возьмёшь не деньгами, а прямо чучерами. И все деньги от продаж наших товарных бирж тоже постарайся сразу же переводить в чучеры. И вот ещё что, Фут. — Пуд Стерлингов обстоятельно переменил позу. — Есть ли такие округа по выборам репутатов, которые мы сегодня уже полностью контролируем?

          — Есть, Пуд Пудыч, но их пока маловато. Подождите, сейчас найду их список... — Фут быстро порылся в папке, нашёл бумагу и поспешно протянул её Пуду Стерлингову.

          — Так... — плотоядно прищурился Пуд, пробегая глазами бумагу. — Ага, вот он, Сталлинн из Свиньигорода... И Врунзе из Санта-Мансийска тут... И Альбатроцкий из Новосимбирска... Хорошо. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы все отмеченные депутаторы к концу месяца были отозваны. Эх, до репутата Стульчака добраться бы, он из Санкт-Ленинграда... то есть нет, теперь уже из Питекбурга... А интересно, чучеры тамошнего избирательного округа кто-нибудь уже контролирует?

          — "Недотёпы" контролируют, Пуд Пудыч, — расплылся в улыбке Фут Стерлингов.

          — Пусть тогда заплатят нам голосами именно из этого округа. И как только заплатят — репутата Стульчака чтоб сразу снять. То есть демократически отозвать, конечно же, — ухмыльнувшись, поправился Пуд Стерлингов.

          — Э-э... Горилл Тритонович, — ведущий деформационно-паралитической программы "Славянского радио" Гатвей Монопольский смотрел на Клопова, почти как на пророка, — э-э... я не хочу ни на что намекать, но очень многие телезрители спрашивают нашу радиопрограмму: а не может ли какая-нибудь крупная коммерческая структура, используя своё влияние, незаконно изменить в угодную ей сторону итоги политических выборов?

          — И на секунду даже такого не допускаю, — объявил Клопов, саркастически усмехаясь. — Но вовсе не потому, что считаю, будто система компьютерного голосования имеет абсолютную защиту от посторонних вмешательств. Или, допустим, потому что персонал этой системы совершенно неподкупен... Нет, здесь просто действует другой, самый надёжный при настоящей рыночной демократии фактор, а именно: контроль со стороны конкурентов. Едва только кто-нибудь нарушит закон, как конкуренты тут же громогласно уличат сжульничавшего — ведь это в их прямых интересах. А кстати, вы замечаете, какими нужными стране загонопроектами пополняется список программ, подлежащих рассмотрению в парламенте?

          — Конечно, замечаю, Горилл Тритонович, — с энтузиазмом согласился ведущий. — Ваши прогнозы, как всегда, полностью оправдываются: в экономике положение стабилизируется, инфляция заметно снижается...

          — Мало этого, — с чувством законной гордости подхватил Клопов, — у нас ведь возросли и товаропотоки из-за рубежа, и рубль близок к тому, чтобы стать наконец конвертируемой валютой... Честно говоря, я и сам не ожидал такого успеха. Вот уж воистину: во всём нужна последовательность. Уж рынок — так рынок: раз внедрили его в экономику, то, значит, надо внедрять и в политику. А кстати, вы заметили, какое сокрушительное фиаско потерпели в своих прогнозах те, кто утверждал, что граждане нашей страны непременно распродадут принадлежащие им голоса за бесценок? Да, какая-то часть населения и впрямь продала гражданские права. Но зато другая часть народа — гражданская в полном смысле этого слова — расставаться с принадлежащими ей политическими акциями отнюдь не спешит. Иначе чем ещё можно объяснить такие высокие на них цены: двадцать тысяч рублей за штуку — по самым последним данным?

          — Всё это так, Горилл Тритонович, — опять согласился ведущий, — я, в общем-то, нисколько не сомневаюсь, что вы правы... Как нам стало недавно известно, происходящее в нашей стране вызывает восторги уже и за рубежом. И получает там признание как "русское чудо". А влиятельный журнал "Русофорбс" прочит вас даже в лауреаты Шнобелевской премии... Но не может ли всё-таки случиться так, что не вполне дружественные иностранные инвесторы тайком скупят на корню нашу демократию и неожиданно введут колониальный режим?

          — Подобные попытки, разумеется, не исключены, — кивнул Клопов, — но они вряд ли окажутся успешными. Ведь для капиталовложений обрисованного вами масштаба нужно иметь слишком уж большие свободные средства. Так что купить нашу демократию не по карману практически никому — даже из числа самых мощных частных инвесторов. Такое возможно, пожалуй, лишь в масштабах национальных, а то и межнациональных государственных программ. Но последние, как известно, тайком от мировой общественности реализовать невозможно. И вот ещё что: хотя вмешательство любого покупателя, в том числе и зарубежного, и в самом деле должно будет оказать какое-то экономическое и политическое влияние на нашу страну, но, поймите: это вмешательство будет происходить именно в рамках рынка. То есть в рамках универсального регулирующего механизма. Поэтому, я уверен, все ваши опасения — беспочвенны. Ибо рынок делает любое вмешательство — дружеским.

          — Вот на данной оптимистической ноте, — успокоенно улыбнулся в микрофон ведущий, — мне, Горилл Тритонович, и хочется закончить это наше вчерашнее интервью.

          В эфире зазвучали позывные следующей передачи "Славянского радио", и голос Татьяны Оглобли, известной ясновидящей — ясно видящей непроходимую дурь и дремучее невежество своих слушателей — принялся неясно бормотать очередной гороскоп для бредпринимателей.

          — Ну, сколькими там процентами политических акций мы на сегодня владеем? — поудобнее устраиваясь в кресле, спросил Фута Пуд Стерлингов.

          — Тридцатью одним целым и пятнадцатью сотыми, Пуд Пудыч, — как всегда, робея в присутствии главы клана Стерлинговых, доложил Фут.

          — Нда. Маловато... — с сожалением поморщился Пуд Стерлингов. — Надо ещё процентиков двадцать хотя бы осилить...

          — Так ведь это совершенно невозможно, Пуд Пудыч, — нервно захихикал Фут. — С заказами на внесение загонопроектов в парламент к нам теперь, конечно, пристают наперебой. И доходы от заказов мы получаем сейчас совершенно невероятные. Но даже и этих бешеных денег нам уже едва хватает, чтобы погашать самые срочные платежи по кредитам. Мы же просто в астрономических долгах, Пуд Пудыч. Но я тут абсолютно не виноват, вы сами распорядились...

          — Да, я сам об этом распорядился, — кивнул Пуд Стерлингов. — И мы правильно сделали, что влезли в долги. Больше, значит, в кредит нам никто давать не хочет?

          — Так ведь мы почти банкроты, Пуд Пудыч.

          — Ну, это ещё бабушка надвое сказала... — Пуд Стерлингов сладко зевнул.

          — Нет, Пуд Пудыч, эти ваши злосчастные двадцать процентов голосов нам теперь точно не удастся добыть, — мотнул головой Фут. — Во-первых, по оценкам наших экспертов, на руках у населения осталось всего лишь около пятнадцати процентов общего числа всех чучеров. Во-вторых, наши конкуренты в свои пакеты чучеров вцепились, похоже, намертво и не собираются отдавать их ни за какие деньги. А в-третьих, очень многие чучеры, скупленные нами по низким ценам, имеют столь же низкое и качество. Их ведь нам часто продавали разные больные и старые люди — то есть как раз те, кто меньше всех застрахован от скорой смерти. А после неё все их гражданские права в соответствии с законом автоматически ликвидируются. Так вот, Пуд Пудыч: сегодня эти люди мрут просто пачками, и мы из-за ликвидации их прав пачками же теряем чучеры. Кроме того, у нас закуплено ещё много чучеров от склонных к криминалу элементов. Которые теперь попадаются на совершении преступлений. И, естественно, лишаются судами гражданских прав. От всех таких недоброкачественных чучеров я мог бы уже давно избавиться с выгодой, но вы сами не разрешили это делать...

          — И правильно, что не разрешил, — безмятежно произнёс Пуд Стерлингов. Он поднялся из кресла и прошёлся по кабинету. — Всё дело в том, Фут, что власть — она всегда лучше денег. Приоритетней, если можно так выразиться. Поэтому риск лишиться части недоброкачественных чучеров для нас в данном случае вполне оправдан. Впрочем, всё — хватит болтать. Ну-ка, скажи мне лучше: в какую примерно сумму оцениваются все наши политические акции?

          — Пуд Пудыч, вы что — собираетесь их продать? — опешил Фут.

          — Да, — спокойно кивнул Пуд Стерлингов, — собираюсь. Но только так, чтобы они при этом остались нашими.

          — Как это? — вылупил глаза Фут. — Каким образом такое можно провернуть?

          — Сие можно провернуть, дружок, при помощи так называемой "холдинговой системы", — нравоучительно произнёс Пуд Стерлингов. — Слово "хоулд" переводится с английского языка как "держать". Соответственно, "холдинг" — это такая компания, которая занимается тем, что просто держит у себя контрольный пакет, то есть решающую часть акций какого-нибудь прибыльного предприятия. Акций, естественно, непосредственно связанных со всеми распорядительными правами на этом предприятии. То есть в первую очередь с правами на его имущество, на его капитал. Понятно, что при голосовании на правлении этого прибыльного предприятия холдинговая компания всегда будет побеждать — по обычному принципу "у кого больше прав, тот и прав". То есть она будет иметь полную власть на своём подхолдинговом предприятии. Вот так, имея на руках всего лишь чуть больше половины акций подхолдинговой фирмы, холдинг полностью контролирует все сто процентов капитала этой фирмы.

          — Кажется, я о чём-то таком уже слышал — но вот где? Где это было? — стал вспоминать, валяя умного, Фут Стерлингов. — Ну, ладно, впрочем. Итак, значит, по вашему, Пуд Пудыч, плану продажи без потери контроля нам нужно выпустить акции, которые будут обозначать сто процентов распорядительных прав на капитал нашей политической биржи "Базилио-Кулиса LTD". — А данный капитал состоит главным образом из принадлежащих нам чучеров. Затем нужно продать эти выпущенные нами акции. Причём продать нужно не все, а только меньшую, неконтрольную часть. То есть не больше сорока девяти процентов. А бо́льшую часть, то бишь контрольный пакет — это значит примерно пятьдесят один процент — нам надо оставить у себя. Так ведь, да? И специально для держания данного контрольного пакета акций нужно образовать новую фирму — назовём её, допустим, "Надур-продукт". Эта новая фирма и будет холдингом. Ну как, всё правильно?

          — Пока правильно, — кивнул Пуд Стерлингов. — А что следует сделать потом?

          — А потом, — радостно догадался Фут, — деньгами, вырученными от продажи неконтрольной части акций, следует расплатиться по всем нашим долгам.

          — Только по самым срочным, — поправил Пуд Фута, — нечего этих кредиторов баловать. Ну а что нам нужно будет сделать ещё?

          — Не знаю, — удивлённо разинул рот Фут. — А что тут ещё можно сделать?

          — Тут можно и нужно проакционировать уже сам наш холдинг, балда. То есть нам следует выпустить сто процентов акций на капитал "Надур-продукта". Который, как, надеюсь, помнишь, держит у себя пятьдесят один процент акций нашей "Базилио-Кулисы LTD". Таким образом получится, что сто процентов акций "Надур-продукта" контролируют пятьдесят один процент акций "Базилио-Кулисы LTD". Однако зачем же держать у себя все эти сто процентов акций "Надур-продукта", если для контроля над ним достаточно иметь тоже всего лишь пятьдесят один их процент? Поэтому меньшую, неконтрольную половину акций "Надур-продукта" можно опять выгодно продать. Их купят — ведь они хоть и не дадут возможности вмешиваться в управление холдингом, но всё же будут приносить дивиденды, равные почти половине от половины общей прибыли от деятельности нашей "Базилио-Кулисы LTD" — а это, понятно, всё равно очень большие деньги. Специально же для держания оставшейся у нас большей, контрольной части акций "Надур-продукта" нам нужно будет учредить новый, следующий холдинг — назовём его, например, "Сукин и сын"...

          — Как-как вы сказали: "Сукин и сын"? — подобострастно захихикал Фут Стерлингов над шуткой патрона.

          — Да, — холодно кивнул Пуд Стерлингов. — Этот второй холдинг, владея контрольным пакетом акций первого холдинга, станет тем самым опять-таки полностью контролировать нашу биржу "Базилио-Кулиса LTD". Со всем прежним количеством имеющихся у неё чучеров. В итоге получится так, что второй холдинг через контроль над первым холдингом станет полностью контролировать все сто процентов капитала нашей биржи "Базилио-Кулиса LTD". Но реально держать у себя в руках он будет при этом всего лишь чуть больше половины от половины, то есть, выходит, чуть больше четверти её капитала. Разумеется, эту четверть можно с пользой для наших кошельков и, конечно, без потери контроля над биржей тоже уменьшить почти наполовину. Проакционировав наш второй холдинг "Сукин и сын" и продав неконтрольную часть его акций. А для держания контрольного пакета этих акций можно образовать третий холдинг, потом опять-таки проакционировать его — и передать контрольный пакет его акций четвёртому холдингу. Ну и так далее.

          — И до каких же пор все эти холдинги-перехолдинги можно образовывать и продавать их акции? — спросил поражённый Фут.

          — До тех пор, пока у людей будет хватать дурости данные акции покупать, — меланхолически пожал плечами Пуд Стерлингов.

          — Ничего себе дурость, — усомнился Фут, — у людей, выходит, в собственности окажутся акции, дающие им всю, считай, прибыль с нашей биржи, а у нас что останется? Ветер в кармане да свист в кулаке?

          — Ничего подобного, Фут. В кулаке у нас окажутся сами эти люди, а в кармане — их акции. Не забывай, что у нас останется полный контроль над нашей биржей. И мы, значит, что захотим — то с нею и сделаем. Захотим — и, допустим, нарочно так снизим расценки за её услуги, что она станет неприбыльной, едва сводящей концы с концами. Акции неприбыльного предприятия никаких дивидендов не приносят. Следовательно, не будут никому нужны. А значит, цена всех акций нашей биржи и её холдингов упадёт — и мы, соответственно, сможем затем скупить их за бесценок. Потом потихоньку опять повысим расценки на услуги нашей биржи, а с ними, выходит, и её прибыльность. Затем дождёмся того момента, когда наши акции снова хорошенько поднимутся в цене — и тогда найдём на них новых богатеньких покупателей. Ну а со временем карманы и этих новых покупателей можно будет опустошить по прежней схеме. Как видишь, Фут, главное — это вовсе не финансы, не богатство, а именно распорядительные права, то есть власть. Имея достаточную власть, можно скрутить в бараний рог какого угодно толстосума и выколотить из него буквально все его деньги. Вообще же, та схема операций с акциями, которую я тебе сейчас описал — это всего лишь один из очень многих приёмов биржевой игры на понижение. Другие приёмы этой игры иногда бывают даже более эффективными. Кстати, Фут, тут надо не забывать и о том, что в процессе описанной биржевой игры покупатели будут приобретать наши акции далеко не бесплатно. А значит, на полученные деньги можно будет либо организовать новое, столь же выгодное дельце с холдингами, либо же с умом расширить старое.

          — Так что, Фут, — Пуд Стерлингов поднялся с кресла, ухмыльнулся, встал в позу и набрал в лёгкие побольше воздуха, — "Корпорация "Кака-Кола", — пародируя завывания брехламных дикторов, замогильным голосом продекламировал он, — это новое бранное слово в мире бизнеса. Акции корпорации обеспечены всем имуществом её клиентов и надёжно защищены от дивидендов..."

          Фут Стерлингов опять подобострастно захихикал:

          — А знаете, Пуд Пудыч, я ведь вспомнил, где слышал обо всех таких биржевых приёмчиках. Помните, я пару месяцев назад ходил на курсы маркетинга и менеджмента?

          — Курсы маркетинга и менеджмента, говоришь? — с презрительным сочувствием переспросил Пуд Стерлингов. — По-моему, даже дурак поймёт, что все эти ваши курсы — просто балаган и дешёвка в сравнении с нашей старой и доброй ВПШ...

          Тротуар Питейного проспекта у магазина "Белая рюмашка" перегораживала длинная очередь из виноходцев, то есть людей, домогавшихся отоваривания талонов на водку. Люди ждали с восьми утра, но двери винного магазина не открылись даже в час дня.

          — Прямо ужас какой-то, — вздохнув, произнесла женщина с осунувшимся лицом.

          — Ну нет, что вы, всё нормально, — подбодрил женщину стоявший следом за нею Шариков. — Это просто рынок накормил страну.

          — Рынок? Где это ты, мужик, увидел у нас рынок? — агрессивно повернул к Шарикову голову алкогольный болельщик Матрёшкин, стоявший в очереди прямо перед женщиной. — Да при рынке, мужик, у нас всё давно уже появилось бы...

          — А всё давно уже и появилось, — изобразил непонимание ехидный Шариков. — Вам что-то хочется купить? Так заходите в любой коммерческий магазин — и покупайте на здоровье.

          — А цены? — вскинулся Матрёшкин. — Ты видал, мужик, какие там цены?

          — Конечно, видал, — радостно кивнул, подзуживая Матрёшкина, неугомонный Шариков. — Совершенно нормальные рыночные цены. Их специально и придумали, чтобы люди не лопнули от накормленности рынком. При рынке всё ведь потому и лежит в избытке, что цены кусаются. У людей просто не хватает денег — вот всё и остаётся лежать. В не ограниченном деньгами покупателей количестве. Это так и называется: всё свободно лежит. Хотите покупайте — хотите нет. Вы свободны в выборе.

          — Я чё-то не врублюсь: ты, мужик, чё — издеваешься? — зловеще спросил Матрёшкин.

          — Да, есть немного, — не стал увиливать Шариков. — А чё?

          Матрёшкин пробормотал нецензурное ругательство и трусливо отвернулся.

          — Так что же, по-вашему, — обратилась к Шарикову женщина с осунувшимся лицом, — нам всем теперь, выходит, уже и надеяться больше не на что?

          — Ну почему же "не на что"? — оптимистически изумился Шариков. — Можно, например, надеяться на худшее. А можно — только это, видимо, не вполне "можно" — всем понять, что восхищаться следует изобилием не в магазинах, а лишь в наших собственных холодильниках. Будь мы поумнее, то давно уже раскусили бы — глядя хотя бы на обычный колхозный рынок, где продукты всегда имелись в избытке именно из-за их высоких, малодоступных цен — что мы, потребители, должны подсчитывать не те продукты, которые в изобилии лежат в магазинах или, допустим, в спецраспределителях прежнего нашего партаппарата...

          — Никогда не забудем это издевательство над народом... — неприязненно вставила женщина.

          — Правильно, — согласился Шариков. — Так вот я, стало быть, и говорю, что мы, потребители, должны подсчитывать лишь те продукты, которые в изобилии лежат непосредственно у нас в желудках. Прежде чем в восхищении от рыночного изобилия ратовать за рыночные программы, следовало хорошенько подумать: а каково происхождение этого изобилия? Может, рыночное изобилие имеет то же самое происхождение, что и былое изобилие спецраспределителей? Может, рыночное изобилие объясняется этой же самой причиной: жёсткой недоступностью товаров для большинства потребителей?

          — Ничего подобного, — взъерепенилась женщина. — Здесь есть огромная разница. Нынешние предприниматели — это уже не прежние наши партаппаратчики. Пусть даже товары сегодня для нас и недоступны, пусть они сегодня по карману одним лишь предпринимателям, но зато предприниматели теперь уже честно зарабатывают. Партаппаратчики же просто хапали.

          — Ну нет же, — поморщился Шариков. — Хапают как те, так и другие. Вернее, это вообще одни и те же люди. Которые сегодня всего лишь сменили социальную окраску. Так что свои доходы они вовсе не зарабатывают. Зарабатывать — это значит получать за работу, за труд. Это значит получать по труду. И не по мартышкиному, естественно, а по общественно полезному труду. То есть по труду, оценённому самим обществом как полезный. По-демократически, значит, оценённому труду. Системы такого демократического оценивания у нас нет. Зарабатывать — это значит получать по пользе, приносимой обществу. А где вы увидели такую пользу от деятельности наших коммерческих структур? Падение производства, экономический кризис — в этом, что ли, выражается полезность коммерсантов? Да разве вы не замечаете, что коммерсанты просто используют свой доступ к товару и вашу от него отделённость и заламывают поэтому такие продажные цены, которые в полтора-два раза превышают цены закупочные?

          — Ясно-ясно, — презрительно процедила женщина, — это всё знакомая песня наших былых партаппаратчиков. Да известно ли вам, что на биржах брокеры берут за посредничество всего лишь от двух до трёх процентов от суммы сделки и что всё остальное напрямую переходит от продавца к покупателю? Продавец сам назначает цену, а покупатель сам на неё соглашается. Посредник же за то, что сводит покупателя с продавцом, берёт, получается, вообще крохи. Ну, что на это скажете, господин партаппаратчик?

          — Скажу, что, во-первых, не нужно считать своим господином первого же встречного. То есть не надо стремиться в холопы, — раздражённо ответил Шариков. — Во-вторых, партаппаратчиков, как вы сами говорили, у нас уже больше нет, они все именно "былые" — и это совершенно правильно. Они, повторяю, теперь все стали предпринимателями. И раз я, как сами видите, не предприниматель — ведь я стою рядом с вами в очереди, а предприниматели в таких очередях времени не теряют — то партаппаратчиком я, значит, и раньше не был.

          — Ну, если вы даже и не из партаппаратчиков, то явно их прихвостень... — враждебно пробурчала женщина.

          — В-третьих, уважаемая гражданка, биржа с её двумя-тремя процентами комиссионных, — спокойно продолжил гнуть свою линию Шариков, — является всего лишь одним из звеньев в обычно очень длинной цепочке перепродаж. За каждую из которых тоже нужно платить проценты. В-четвёртых, даже если в отдельных случаях биржа и оказывается единственным посредником при продаже, то продаются-то на бирже чаще всего отнюдь не конечные, а всего лишь промежуточные продукты производства. То есть в целом получается так, что одни и те же элементарные компоненты конечного продукта, постепенно перерабатываясь и соединяясь друг с другом, проходят через биржу множество раз и всякий раз оставляют ей дань в два или три процента цены.

          — Вообще не понимаю: о чём вы сейчас болтаете? — брезгливо фыркнула женщина. — К чему приплели какие-то дурацкие "компоненты"?

          — Я "болтаю" о том, уважаемая гражданка, — терпеливо объяснил Шариков, — что например, одни только шины у автомобиля состоят из отдельно производимых шинного корда, сажи, серы, спецткани, латекса и пластификаторов. Двигатель, стёкла, краска, электрооборудование и другие компоненты автомобиля изготавливаются также отнюдь не прямо на автосборочном заводе. Мотор у машины, кстати, состоит из кучи узлов, сами эти узлы и детали к ним, в свою очередь, производят в основном из проката и из литья, эти прокат и литьё делают из металла, а сам металл получают из руды. Поэтому сколько существует узловых операций переработки, сколько раз нужно продать и затем переправить полуфабрикат с одного самостоятельного предприятия на другое независимое и суверенное предприятие — столько же раз пенку с производства и снимет посредничающая в продажах биржа. И сие, повторяю, одна только биржа, а ведь есть ещё иные посредники...

          — Но и этого мало, — остановившись, чтобы набрать воздуха в лёгкие, продолжил неумолимый Шариков. — Современному высокоспециализированному и многооперационному производству требуется очень быстрое и точное управление, требуется очень живое связывание всех операций воедино. Рынок же с его средневековым уровнем скоростей распределения едва спасают уже даже быстродействующие компьютеры. Поэтому сегодня рыночное управление является просто тормозом производства. И, давайте не забудем, весьма дорогостоящим тормозом. А потому в идеале рынок надо внедрять не на производство. А лишь туда, где он действительно уместен. Например, в сферу распределения продуктов конечного потребления. Ну что, съели? — торжествующе спросил женщину Шариков.

          Та молчала, явно не зная, что тут возразить.

          — Наконец, в-пятых, уважаемая гражданка, — пошёл на добивание Шариков, — не нужно в угоду своим симпатиям игнорировать и саму нашу не слишком благополучную практику. Безрадостными участниками которой мы с вами как раз и являемся. Мои аргументы хорошо объясняют эту практику, они хорошо объясняют, почему вы вдруг ужасно себя почувствовали. И не надо говорить, что рынку, дескать, всё ещё не дают нас накормить. Не надо говорить, что кто-то, мол, всё ещё мешает нашим несчастным предпринимателям, нашим бедным миллионерам, и давит их почём зря. Не от задавленности эти бедняги разъезжают на "медресесах" и на "богатти", а от процветания. Если уж в стране кого-то реально и давят, так это именно нас с вами. Сами же предприниматели, кстати, и давят — от избытка предоставленных им свободы и инициативы. И лишь когда я увижу вас и всех остальных людей на собственных "медресесах" и на "богатти" — тогда только я с гораздо бо́льшим сочувствием и отнесусь к вашим доводам в защиту рынка и бирж. Я ведь марксист, а мы, марксисты — сплошь материалисты. То есть в выводах мы опираемся не на чьи-то пусть и искренние, но, увы, не всегда доказательные уверения, а только на саму практику.

          — Ах, вон вы кто, — с облегчением понимающе протянула женщина. — Вот, значит, почему вы против предпринимателей и их "медресесов"... Ну да — вы же хотите, чтобы у нас в стране не стало богатых, чтобы все люди были равны в нищете. А предприниматели-то — наоборот. Они хотят, чтобы у нас не стало именно бедных. Хотят, чтобы все люди стали богатыми...

          — Женщина, — засмеялся Шариков, — о намерениях предпринимателей нужно судить по их делам, а не по своим домыслам. И кроме того: все люди одновременно не могут быть богатыми. Точно так же, как все одновременно не могут быть и бедными. Потому что богатство и бедность — это относительные и взаимозависимые характеристики обеспеченности. То есть они выявляются только при сравнении именно разных, а вовсе не одинаковых уровней жизни. Предприниматель богаче меня, и на его фоне я бедняк. Но даже и с этой моей бедностью я всё равно гораздо богаче любого, например, пещерного человека. Если я стану равным по обеспеченности предпринимателю, то он тотчас перестанет быть богатым на моём фоне. Поэтому богатыми можно быть только на фоне бедных. То есть при обязательном наличии бедных. А вовсе не в условиях всеобщей одинаковости, одинаковой обеспеченности. Так что уничтожение богатства — это просто обратная сторона уничтожения бедности.

          — Чушь вы несёте, — поделилась женщина с Шариковым своими наблюдениями. — Разве уничтожение богатства можно приравнивать к уничтожению бедности? Нелепость просто какая-то...

          — Нет, женщина, — не согласился Шариков, — нелепость — это сам ваш анекдотичный аргумент. Но, кстати: я ведь вовсе не выступаю за, как вы сказали, нищету или за имущественное равенство. Иначе чем можно объяснить мои идеалы распределения по труду или по потребности? У разных людей ведь очень разные потребности и разная трудовая отдача. На самом деле, женщина, я выступаю за всеобщее равенство не в потреблении, а за всеобщее равенство в важнейших политических и экономических правах. Причём за равенство именно устойчивое, воспроизводящееся, а не за разовое, не за так называемое "стартовое равенство". Впрочем понятно, что сегодня, когда устойчивое правовое равенство попрано не только в экономике, как при нормальном капитализме, но даже ещё и в самой политике — что сулит нам, видимо, скорое возрождение тоталитаризма — так вот, сегодня все эти мои идеалы, увы, принципиально неосуществимы, потому что...

          — Слышь, хозяйка, да чего с таким фраером базарить? — повернулся к женщине Матрёшкин, прислушивавшийся к разговору, но мало что в нём понявший. — Не видно разве: языком мелет, а понту никакого...

          Женщина с удовольствием кивнула, подтверждая полную солидарность с Матрёшкиным в оценке выступлений Шарикова. Шариков не нашёлся, что возразить, и замолчал.

          — Он вот тут предпринимателей хаял. — Матрёшкин пренебрежительно показал бровью в сторону Шарикова и глубокомысленно затянулся окурком. — А они, между прочим, крепко нас поддержали. И задаром ведь, считай, поддержали. Голоса-то свои мы им продали, а теперь вон как раз закон намечается, чтобы все эти голоса нам вернуть. И причём бесплатно вернуть. Так-то вот, мужик. — Матрёшкин, веско прищурясь, посмотрел на Шарикова, внушительно бросил окурок на землю, торжественно раздавил его каблуком и подытоживающе отвернулся.

          Шариков не смог такого выдержать. Он протянул руку и постучал Матрёшкина пальцем по плечу. Матрёшкин снисходительно обернулся.

          — Попомните мои слова: никакой отмены закона о политприватизации не будет, — раздельно объявил Шариков Матрёшкину. — И никаких голосов нам не вернут. Это же всего лишь игра. Обычная биржевая игра. Игра на понижение. Просто кто-то из самых крупных держателей политических акций сеет среди коллег панику. Добиваясь того, чтобы те с перепугу продали свои чучеры по дешёвке. Скорее всего, это сама же биржа "Кулиса" и химичит. Только у неё у одной ведь и есть право загонодательной инициативы и отряд собственных депутаторов в парламенте. Возмущение политприватизацией начинает в столице уже нарастать. Вот "Кулиса", с одной стороны, и водит общественность за нос, внося через своих верховных советников проекты отмены рынка власти. А с другой стороны, она этим самым сбивает и цену на чучеры. Чтобы затем скупить их с минимальными затратами.

          — А вот это, кстати, очень возможно, — наконец-то согласилась с Шариковым женщина. — Мой муж тоже всегда ругает "Кулису"...

          — В общем, хотя в последнее время рынок нам и расписывают как якобы самостабилизирующуюся систему, — кивнул Шариков женщине, — но на самом деле он очень нестабилен и обрушивается паникой и кризисами даже от непроверенных слухов. Как правило, он и служит просто игрушкой в чьих-нибудь недобросовестных руках. А потому как регулятор одной даже только экономики совершенно не подходит для нынешних условий существования общества. Рынок ведь тщится управлять производством, не имея должной о нём информации. Правильно оценить состояние всего производства лишь по той толике продуктов, которые на данный момент поступают на обмен — принципиально невозможно. А учесть весь остальной информационный массив экономики рынку тоже нельзя...

          — Да с чего вы взяли, что это сделать "нельзя"? — опять непримиримо вмешалась женщина. — Какие тут могут быть помехи для получения информации?

          — Самые очевидные: институты коммерческой тайны и неприкосновенности частной собственности, — пожал плечами Шариков. — Учесть весь информационный массив экономики можно только при демократическом, то есть при открытом управлении хозяйством. Вот почему в условиях мандража перед неизвестностью единственным разумным состоянием для рынка действительно должна быть одна лишь постоянная перепуганность и готовность впасть в панику. И ладно бы рынок только сам паниковал от любого тележного скрипа, а то ведь получается, что он доводит до кризисов ещё и всю экономику. И страну в целом. Так что биржам за их посредничество и вообще всем субъектам рынка за всю их деятельность в нынешних хозяйственных условиях по-хорошему-то следовало бы не свободу с инициативой предоставлять и не деньги платить — а морду бить...

          — Ты на кого тут, падла, тянешь? — услыхав последние слова Шарикова, вкрадчиво спросил, подходя и видя, что Шариков пристаёт к Матрёшкину, друган последнего, алкадемик Охапкин. — Ты кому, козёл, морду бить собрался? — с этим риторическим вопросом Охапкин неожиданно врезал Шарикову кулаком по подбородку и, наклонившись над упавшим противником, интимно поинтересовался у него: — Чё, сучка — пороться захотела?

          Это было настолько оскорбительно, что Шариков, собрав в кучку всю свою дикость — дикость Маугли, воспитанного стаей людей — задрал ногу и метко лягнул Охапкина в глаз, а потом, вскочив с земли, принялся кулаками вышибать обидчику зубы в глотку, время от времени стряхивая с себя цеплявшегося сзади Матрёшкина. За этим занятием Шарикова и застал милицейский наряд. Болевыми приёмами борьбы за мир наряд скрутил троих хулиганов и доставил их в горотдел.

          Правда, за глаза новые знакомые Шарикова продолжали звать его не иначе как "гомо социалист" или просто "сосиалист". Что поделаешь — как ни любил Шариков политику, она ему взаимностью ни в чём не отвечала.

          Шариков, давно потерявший работу, совсем уже оголодал, как вдруг ему жутко повезло: он устроился грузчиком в единственный ресторан Хреновска — "Гландыш".

          В день визита в Хреновск Пуда Пудыча Стерлингова у ресторана не хватило персонала для обслуживания многочисленных гостей — представителей вор-администрации. Поэтому метрдотель, случайно узнав о том, что его новый грузчик когда-то три месяца проработал официантом в ведомственном ресторане областного "Нищепрома", срочно поставил Шарикова подавать на столики в заднем углу зала.

          Банкет набирал силу, пир шёл горой. Пуд Пудыч всё сильнее хмелел и всё больше допекал окружающих начальственными капризами.

          — Эй, вы все, — пьяно скомандовал он, и люди в зале испуганно притихли, — ну-ка, признавайтесь: кто из вас голосовал на референдуме против приватизации власти?

          Люди, сидевшие за столиками, молча и растерянно заулыбались.

          — Пуд Пудыч, — принялся улещать высокого гостя мэр Хреновска, — мы все голосовали только за приватизацию, не сомневайтесь...

          — А что это вы за всех-то говорите? — не выдержав приступа нонконформизма, зло подал голос официант Шариков. — Человек правильно сомневается. Я вот, например, голосовал как раз против приватизации.

          — Шариков, сейчас же пройдите на кухню, — срывающимся фальцетом потребовал метрдотель.

          — Простите, как вы сказали? — повернулся к Шарикову Пуд Стерлингов.

          — Я сказал, что голосовал против приватизации, — не обращая внимания на писк метрдотеля, раздельно повторил Шариков.

          — Хм... а зачем вы это сделали? — В тоне Пуда Стерлингова сквозила хитрая заинтересованность.

          — Затем, чтобы... — Шариков долго думал в повисшей в зале тишине, — ...затем, чтобы хоть чуть-чуть испортить торжество толпы бескорыстных идиотов и кучки сторонников пути к тирании.

          Пуд Стерлингов грузно поднялся из-за стола.

          — Простите, голубчик, — обратился он к метрдотелю, — у вас здесь есть отдельный кабинет?

          — Найдётся, Пуд Пудыч, — залебезил метрдотель. — Сюда, пожалуйста...

          — Прошу за мной, — махнул рукой Шарикову Пуд Стерлингов. — А все остальные присутствующие — свободны... Эй, что, не слышали, — раздражённо рявкнул Пуд на остолбеневших присутствующих, — что вы свободны?

          — Эй, слышали, что долой тиранию? — следом за Пудом Стерлинговым проинформировал присутствующих отчаянный Шариков.

          — Сюда, сюда, пожалуйста... — Метрдотель с поклоном открыл Пуду Пудычу дверь. Двое верзил-охранников, совершая механические жевательные движения, пропустили Шарикова внутрь кабинета вслед за Пудом Стерлинговым и невозмутимо заняли пост у закрывшейся двери.

          — Там в зале — одни болваны, — с пьяным ликованием объявил Пуд Стерлингов Шарикову и гордо икнул. — А ты ничего, молодец... Хочешь, скажу по секрету? Я тоже голосовал против этой идиотской приватизации. Из любви к вредности. Из протеста против глупости и невежества.

          Шариков хмуро заулыбался и, с недоверием глядя на Пуда Пудыча, начал выжидательно скрести в затылке.

          — Ты слыхал про Горилла Клопова, изобретателя нынешних реформ? — продолжил между тем обдавать Шарикова винным дыханием Пуд Стерлингов. — Слыхал, да? Он ведь просто помешался на своём рынке. Вот так поглядишь на Тритоныча — вроде учёный как учёный. Но уж как только речь заходит о рынке, — Пуд пьяно всплеснул рукой о руку, — так у него прямо заворот мозгов приключается...

          — Точно, — приходя в себя после секундного изумления и загораясь глазами, азартно подхватил мысль долгожданного единомышленника Шариков. — Клопов вообще такой бестолковый, такую чушь постоянно пишет...

          — Правильно, — со всего размаху кивнул Пуд Стерлингов, ещё больше веселея. — Я ему за это, пожалуй, даже памятник готов поставить...

          — Это какой — надгробный, что ли? — хмыкнул Шариков.

          Пуд Пудыч закатился хохотом.

          — Слушай-ка, а ты читал у Клопова последние бредни про то, что прошлый да ещё вдобавок чисто умственный труд якобы создаёт новую стоимость? — язвительно пожаловался Пуд Шарикову. — Нет, ну скажи на милость, какова может быть роль прошлого труда в создании новой стоимости?

          — Говоря с лягушачьим акцентом — никакова, — радостно проквакал Шариков.

          — Слушай, а ты заметил, как это Клопов наловчился ставить под сомнение теорию Маркса, опираясь при этом на самого же Маркса? — давясь от пьяного смеха, спросил Пуд.

          — Что-то вроде бы припоминаю, — опять стал скрести голову Шариков, — а вот где же это опубликовано-то?

          — Да прямо в первом номере "Ответов экономной экономики", — нетерпеливо подсказал Пуд. — Я исплевался, читавши...

          — А, точно, точно, — вспомнил наконец Шариков и саркастически захихикал. — Верно, было дело: он же там прямо в передовице попытался раздолбать Маркса из первого тома "Капитала" Марксом из второго и из третьего. И ещё так невзначай, помнится, заявил, что в этих двух томах у папы Карла появились, мол, какие-то новые интерпретации теории стоимости. Жаль, правда, что наш академик не уточнил, о каких интерпретациях идёт речь. А то ведь, — лицо Шарикова перекосила язвительная улыбка, — собственных знаний и сил у читателей хватает, увы, лишь на то, чтобы увидеть в этих томах обычное развитие всё той же трудовой теории стоимости в приложении к специфическим областям труда...

          — А чем уж он там аргументировал необходимость пересмотра трудовой теории? — ехидно стал вспоминать Пуд Стерлингов. — А, да: превращением современных видов труда в преимущественно информационные...

          — Ну почитаешь этого сочинителя, — со смехом подхватил мысль Пуда Шариков, — и прям-таки уверуешь, что информационные виды труда в нашем обществе напрочь доминируют... Будем надеяться, впрочем, что речь у Тритоныча шла всё же не о такого рода информаторах, как доносчики и сексоты. Слухи же о преобладании иных видов информтруда, похоже, несколько преувеличены...

          — Так что если уж говорить о стоимости умственного труда... — ядовито вставил Стерлингов.

          — ...то сами умственные усилия Клопова являются первым доказательством её полного отсутствия, — лопаясь от злорадства, заключил Шариков.

          Пуд Стерлингов отсмеялся, вытер глаза и выглянул за дверь.

          — Водку и две красные гвоздики, — приказал он обслуге. — Наш цветок, — заговорщически подмигнул Пуд Пудыч Шарикову.

          Минут через пять единомышленники, вдев в петлицы по гвоздике и выпив по рюмке водки, уже нестройно оглашали ресторан "Интернационалом".

          — А теперь в стране если и осталось что-нибудь интернациональное, так одни лишь конфликты, — вздохнул после пения Пуд Стерлингов. — Знаешь, у меня ведь в руках уже больше сорока пяти процентов всех политических акций республики...

          — Ничего себе дела, — дожёвывая кусок осетрины, промычал Шариков. — Вы тогда, значит, без пяти минут политический монополист, военный диктатор...

          — А с этой страной по-другому и нельзя, — уныло поковырял вилкой в салате Пуд Стерлингов. — Потому что варварство считается у нас чем-то вроде национальной традиции...

          — Угу, весь его спектр можно найти, — кивнул хмелеющий Шариков. — От гордости за свою дикость до неиссякаемой лени...

          — А замечаешь, какими неустойчивыми и мелкими получаются у нас демократические организации? — спросил Пуд Стерлингов. — И как зато мгновенно разрастаются любые военизированные формирования? Эта страна, дружок, не готова к демократии и не нуждается в ней. Иначе и не проголосовала бы за приватизацию. Люди ведь сами, по своей воле, в свободных выборах растоптали демократию, ты понимаешь?

          — Правильно, — сыто рыгнул Шариков.

          — Так что я ещё пяток процентов чучеров для верности наберу, — признался Пуд Шарикову, — и установлю личный политический режим... А в принципе, у меня уже и сейчас весь парламент в кулаке... Да и в народном травительстве всё давно схвачено... Вот только до самого пердизента и до армии всё никак пока толком не доберусь. А власть — это, в общем-то, контроль над армией...

          — Винтовка рождает власть, — поддакнул Шариков китайской мудростью.

          — А им до моих дел ещё лет сто не докопаться... Потому что у меня секретная служба почище ихней будет... Я даже всем конкурентам глотки смог позатыкать... Мне деньги и товары уже из-за границы стали бесплатно слать, дуром слать, в счёт кредитов... доверия... — Пуд Стерлингов уронил вилку и пьяно уставился на Шарикова. — Хотя, вообще-то, "кредит" в переводе на русский язык уже и означает "он доверяет"... Слушай-ка, дружок, а ты никому не разболтаешь о том, что от меня услышал?

          — Могила, — заверил Шариков, наливая себе водки.

          — Нет, — помотал головой Пуд, — лучше я всё-таки позабочусь, чтобы и тебе было хорошо, и мне было хорошо. А то ведь прямо душу отвести стало не с кем. Возьму-ка я тебя в свою команду... В мою систему. В административно-командную систему, — хихикнул Пуд. — Там тебе, глядишь, и дело подходящее подберут, и заодно уж проследят, чтобы ты где попало не трепался...

          — Омерта, Пуд Пудыч, — размашисто кивнул Шариков.

          В дверь просунулась голова охранника:

          — Пуд Пудыч, просили передать, что пора уже ехать...

          — Будьте добры, закройте дверь с обратной стороны, — рассудительно икнул Пуд Пудыч. — Пока пинка по морде не получили.

          Дверь осторожно закрылась.

          — Пуд Пудыч, — спохватился Шариков, — а вы уверены, что усидите на троне? Ведь сам характер сегодняшнего производства...

          — ...требует демократии и всё такое прочее, — пьяно подхватил Пуд Стерлингов. — А я просто изменю его, этот характер.

          — Неужели вы... — ахнул Шариков.

          — Да, да, — победно засмеялся Пуд Стерлингов. — Это ведь пара пустяков. Но зато я этими изменениями создам все условия для воспроизводства царской власти. Тут у меня и народ сразу станет умиротворённым, и цены в один момент перестанут расти — потому что их вообще больше не будет, этих дурацких цен... Ну а для владельца целой страны и при натуральном характере хозяйствования всегда найдётся достаточно ресурсов, чтобы жить в личном коммунизме... Конечно, я понимаю, кем буду после этого... — Пуд Пудыч горько сморщил нос. — Но идеалы, дружок — это одно, а жизненные интересы — совсем другое. То, что я сейчас с тобой оплёвывал тиранию и кретиноспособность, ведущую к ней, означает, что это у меня просто хобби такое. Увлечение с юности. Не принимай сие за большее. В моей системе тебя ждёт не очень чистая работёнка, и не вздумай вносить в неё наши с тобой идеалы. Понял?

          — Ясное дело, Пуд Пудыч, — заверил Шариков. — Бытие определяет сознательность.

          — Я лично буду тебя дрессировать... — Пуд, загульно качаясь, встал из-за стола и пинком открыл дверь. — Ну, кто здесь сомневается в том, что я — укротитель людей?

          — ...По сообщениям агентств "Обломберг" и "УНИТАСС", — ведущий программы "Хреновости" напористо сверкнул глазами с экрана телевизора, — видный отечественный экономист Незапылинский, автор и исполнитель известного рыночного плана "Пятилетку за 500 дней", во время очередных гастролей по Сокращённым Заштатам Жандармерики созвал в отеле "Полтергейт" пресс-конференцию. Где заявил, что, по его сведениям, у нас в стране зреет антидемократический переворот. Причём якобы совершенно легитимный по сути. Легитимность этого переворота, по словам Незапылинского, обеспечивается рыночным накоплением одной крупной коммерческой структурой контрольного пакета политических акций. Незапылинский также утверждал, что переворот должен произойти в ближайшие дни. И рекомендовал в связи с этим всем находящимся за границей гражданам повременить с возвращением на Родину. Посмотрите материал нашего корреспондента.

          Ведущий замолчал и выжидательно повернул голову к стоявшему сбоку студийному монитору. Перед телезрителями возникла картинка пресс-конференции Незапылинского.

          — "Сенсационным" назвал еженедельник "Курултаймс" заявление, прозвучавшее на этой... — Бойкий голос нашего корреспондента вдруг пропал, а картинка зарябила полосами. Через несколько секунд полосы исчезли, и появилась картинка стола со стоящим на нём микрофоном. За стол, держа в руках пачку бумаг, тяжело усаживался президент республики.

          — Сограждане, — раскладывая бумаги, отрывисто и сипло произнёс он, — мы все совершили непростительную ошибку. Возможно, уже фатальную. Демократия, власть народа, ваша власть, сограждане, находится сейчас не просто под угрозой — её, скорее всего, уже вообще нет. Наверное, я доживаю последние часы или даже минуты. И потому всё, что я сейчас скажу, вы должны рассматривать в качестве моего политического завещания. Как только прекратится моя речь, так сразу же выходите на улицы. Чтобы протестовать, бастовать, сопротивляться. И не сдавайтесь. Иначе ваша судьба, судьба всей страны окажется весьма незавидной. Сам я, к сожалению, слишком поздно узнал о заговоре, подготовленном против демократии. И потому сейчас уже не контролирую ситуацию...

          Президент замолк и отпил воды из стакана.

          — Сограждане, — опять заговорил президент, — наша общая ошибка заключается в том, что мы отдали права и слишком много инициативы — а тем самым и судьбу страны — в распоряжение кучке толстосумов. Мы думали, что они, получив власть, цивилизованно укрепят демократию и спасут нас от кризиса. Однако толстосумы распорядились властью по-хищнически. Пользуясь возрастающим контролем над политическими структурами, они сменили весь парламент, все наши советы, протащили своих людей в кабинет министров и вообще во все ключевые управленческие структуры. И когда сегодня утром толстосумы провели так называемый "референдум" о моём отстранении от власти — хотя нет, почему "так называемый"? увы, это был вполне допускаемый нашими законами референдум, — то мне уже оказалось не на кого опереться, чтобы защитить вас, сограждане, от путча этих финансовых агрессоров. Хотя правильнее, опять-таки, будет говорить не о путче, а о законном, к сожалению, и закономерном их приходе к власти. К настоящей тоталитарной власти... Да, насколько мне стало известно, в их планы входит установление именно тоталитарного режима. Причём совершенно варварского по форме... Итак, я называю имена тех людей, что организовали и возглавили заговор...

          Президент взял бумаги со стола.

          — В первую очередь, это член...

          Звук вдруг исчез; стол, за которым сидел президент, куда-то отлетел, картинка дёрнулась в сторону, но не пропала, и телекамера не потеряла президента, а, совершив отъезд, охватила более широким планом всю студию.

          Перед камерой стоял Пуд Пудыч Стерлингов в белом халате и с автоматом на груди. Рядом с Пудом топтался перепуганный врач. А ещё целая толпа вооружённых до зубов медбратьев с ухватками десантников деликатно переминалась поодаль в углу.

          — На какую камеру работать? — небрежно спросил Пуд Пудыч, оглядываясь. — Что? А, понял. Вот этой камере всё расскажите, — подтолкнул он дрожащего врача.

          — Только что прозвучавшее выступление нашего дорогого президента, — судорожно сглотнув, проблеял врач, — несомненно, является следствием его тяжёлой и продолжительной болезни. По-видимому, так называемой "острой шизофрении", характеризующейся сверхбыстрым течением и летальным прогнозом. Её симптомы — ажитированность и демонстративность поведения, а также паранойяльный бред величия, при котором больные воображают себя, как, например, и в данном нашем случае с президентом, крупными государственными деятелями. И произносят выспренние обращения, часто парадоксальные до вычурности. Характерен для этой болезни и бред преследования: больным, как и нашему президенту сейчас, повсюду чудятся враги и своя близкая смерть. В картину бреда обычно вплетаются так называемые "сверхценные" идеи, от осуществления или неосуществления которых, как кажется больным, зависят судьбы страны или даже вообще всего мира. Можно, пожалуй, добавить ещё, что персонажами бреда больные чаще всего избирают людей из собственного окружения. Причём иногда больным кажется, что этих людей кто-то подменил другими. Ну что, всё, наверное? — врач затравленно посмотрел на Пуда Пудыча.

          — Про температуру забыли, — мягко подсказал Пуд.

          — А, да, — покорно согласился врач. — В моменты манифестации психоза у больных до запредельных величин подскакивает температура. Что в данном случае со всей очевидностью будет, наверное, установлено при патологоанатомическом исследовании тела президента... Я думаю, все эти выводы в отношении состояния пробанда подтвердят и мои коллеги, — врач робко посмотрел на увешанных оружием "коллег", по-прежнему хранивших деликатное молчание в углу студии. Те благосклонно закивали.

          — Дорогой народ, — задушевно обратился к телезрителям Пуд Пудыч, небрежно выталкивая из кадра замешкавшегося врача, — буйное помешательство нашего дуракова президента — это далеко не единственное горе, которое обрушилось сегодня на нас. Ты, дорогой народ, должен ещё сильнее огорчиться от известия, что нашего президента уже больше вообще нет в живых. Его скоропалительная смерть, — Пуд скорбно шмыгнул крокодиловой соплёй, — для очень многих из вас не пройдёт бесследно. — Пуд с траурным видом стащил с головы белую врачебную шапочку и принялся культурно в неё сморкаться.

          — Государство — это мы, — изрёк Пуд, жестикулируя зажатой в кулаке шапочкой, — и это государство всегда будет помнить о нашем президенте. Оно сумеет достойно позаботиться также обо всех его родных и близких, а потому прямо сегодня же возьмёт их на полное обеспечение и отправит набираться сил в оздоровительный круиз вокруг солнечной Чукотки с заходом на трудовые курорты Южной Колымы.

          — Дорогой народ, — продолжил Пуд, — нашу светлую память о президенте не омрачит даже его болезненная клевета на нашу демократию и его психопатические призывы к массовым беспорядкам. Предупреждаем всех желающих: мы не потерпим гнусной клеветы и от других правдолюбцев, мы будем оперативно бороться с любыми попытками подтвердить заведомо ложные измышления о нашей тотальной демократии. Наша народно-республиканская демократия совершенно законно и конституционно воплощена в контрольном пакете политических акций, принадлежащих приватизированной, либерализированной, суверенной, независимой, частнособственнической и обладающей многими прочими демократическими достоинствами холдинговой фирме шестого порядка — фирме, уже само название которой снимает всякие вопросы и инсинуации: "Демократия LTD". Главой этой фирмы являемся мы, ваш господин и спонсор Пуд Пудыч Стерлингов I, конкретный свободный и суверенный человек...

          — Так что демократия крепка и танки наши быстры, — потряс кулаком Пуд Стерлингов. — И мы всегда сумеем достойно защитить отечество — в том числе, разумеется, и любое чужое отечество от его аборигенов. А ещё мы обещаем, что наш народно-демократический курс как был, так и останется последовательным, и что все скотоумные мысли нашего дуракова президента обязательно будут реализованы. Вот помните, как он всё время обещал добиться возрождения нашей Разинии? Ну так этим возрождением Разинии мы теперь вплотную и займёмся.

          Пуд Пудыч почесал затылок и озабоченно шмыгнул носом.

          — Всем, надеюсь, известно, — снова заговорил он, — что наша Разиния, перестав быть Безмозговией, существовала только до семнадцатого года нынешнего столетия. А это означает следующее: возрождение Разинии требует как можно более полного возврата к старым добрым временам. Вот мы и задумались — а какую Разинию лучше всего возрождать: ту, что подревнее, или ту, что поновее? В результате всенародного голосования, о котором ты, наш дорогой народ, ещё даже не слышал, большинством тебя принято такое решение: нужно возрождать исконную Разинию со всеми глубинными корнями её традиций, со всеми истоками пластов уклада первозданного наследия заветов изначального слияния духовности и нравственности народных предков. Да, наш дорогой народ, в стране уже давно раздавались голоса, требовавшие возродить, выпестовать и уберечь всё это от губительного влияния цивилизации и культуры. И теперь сии требования будут наконец претворены в жизнь. Данное претворение сулит тебе, наш дорогой народ, избавление от экологического кризиса и от страха перед техногенными катастрофами. Оно сулит простую и здоровую жизнь, а также радость непосредственного общения с девственной природой в избах, топимых по-чёрному. Или, может быть, вообще прямо в землянках и в шалашах. Конечно, на первых порах тебе, наш дорогой народ, возможно, придётся нелегко — но зато мы постараемся сделать твою жизнь как можно более нравственной и высокодуховной. Для чего государство будет специально следить за тем, чтобы ты тратил всё свободное время и силы на одно лишь духовное обогащение. То есть на строительство храмов.

          Пуд остановился, обновил улыбку и продолжил:

          — Да, наш дорогой народ, теперь все дороги поведут тебя прямиком к храму... Мы вот тут было задумались: а какую веру лучше всего возрождать? Разиния ведь без веры жить, как известно, не может... Поначалу на наше рассмотрение вносились предложения опять внедрить пантеон Перуна, Велеса, Хорса, Сварога и прочих истуканов. Кроме того, нам предлагали вернуться к ещё более древним Роду и рожаницам. А кое-кто ратовал аж за возврат к вере в упырей и берегынь. Но мы, к счастью, пока решили ограничиться верой в православие. Православие ведь неотделимо от отсутствующей культуры нашей Разинии, и потому твоё экстренное крещение, наш дорогой народ, будет произведено экспресс-методами христолюбивого Владимира Красно Солнышко и его милосердных воевод Добрыни и Путяты...

          К Пуду в кадр спешно втолкнули расфуфыренного по церковной моде попа.

          — Рядом с нами в этой студии, — не глядя беря попа за бороду, проинформировал телезрителей Пуд Стерлингов, — находится Пиарх Всея Разинии Аннексий Нулевой. Святой отец, — Пуд повернул к себе священника за бороду, — сегодня мы видим в вас самое полное воплощение надсмотрщика над рабами бога. И потому в рамках возрождённых суеверинитета и сервилитета Разинии хотим выразить вышеуказанному богу в вашем лице всё наше почтение...

          Услыхав про почтение, поп с достоинством высвободил из захвата бороду и важно поднёс к губам Пуда холёную руку. Пуд с готовностью наклонился к руке священника и тщательно на неё сплюнул.

          — Спасибо, любитель богов, — с лучезарной улыбкой поблагодарил Пуд задрожавшего попа. — Как уж там у вас написано в Евангелии от Луки Мудищева? "Продай право первородства за хляби насущные"? Хорошая это у вас книжка... Читали её?

          Перепуганный поп часто закивал.

          — А теперь послужите-ка на благо Разинии, — порекомендовал попу Пуд Стерлингов.

          Священник поспешно достал магические причиндалы и с полоумными поклонами и размашистыми крестными знаменьями, шевеля бородой и угрожающе гнуся церковнославянскую тарабарщину, начал служить что-то боготворительное. Пуду как нормальному человеку и правоверному материалисту было, разумеется, неприятно смотреть, как служитель суеверия бесится перед аудиторией. Но, превозмогая свой материализм, Пуд благосклонно похлопал попа по золочёному брюху:

          — Святой отец, от имени новорождённой Разинии мы передаём в Митрополитбюро вашей автофекальной церкви весь этот телевизионный комплекс, — Пуд неопределённо обвёл рукой окружающее пространство, — под храм имени явления Христа за пазухой. Только не забудьте обнести его забором Насилия Блаженного и подвесить колокол к Бренноостанкинской башне. И ещё приколотить везде таблички "Потусторонним вход воспрещён".

          Поп на радостях принялся святить снимавшую его телекамеру и чуть не заехал ей по нечаянности кадилом в объектив.

          — Ваше Демократическое Величество, — бросился к Пуду вбежавший в студию растрёпанный от спешки человек, в котором можно было узнать известного в прошлом коллекционера бирж Фута Стерлингова, — Ваше Демократическое Величество, разрешите отвлечь вас на минутку?

          Пуд неторопливо повернулся к Футу и стал слушать то, что он взволнованно зашептал патрону в ухо.

          — ...Вышли на улицы... забастовали двенадцать заводов... — Отдельные куски сбивчивого рапорта отчётливо долетали до телезрителей. В студии повисла напряжённая тишина. Смолк со своим ненормальным бухтением в углу даже поп.

          — Спасибо, дружок, — поблагодарил наконец Пуд Фута и со счастливой улыбкой повернулся обратно к телекамере. — Дорогой народ, к нам только что поступили самые приятные известия. Некоторые жители нашей столицы вышли на улицы и, несомненно, празднуя возрождение Разинии, идут по отечественной Пенисльвания-авеню к отечественному Дебилому дому. В районах Трупной площади и Ва-банковского кладбища мы уже приготовили этим пока ещё жителям торжественную встречу с верными демократии — разумеется, "LTD" — войсками. А заодно и салют несчётным числом залпов из гранатомётов, огнемётов и распылителей слезоточивого газа. Кроме того, желая отстоять нашу родную демократию — конечно же, опять "LTD" — и требуя немедленно покончить с путчем, забастовали рабочие ряда заводов по Питейному проспекту и по Нуворишскому шоссе. Спасибо вам, рабочие, за поддержку, — растроганно кивнул Пуд Стерлингов. — Мы, ваши избираемые, непременно позаботимся, чтобы народно-президентский путч — не прошёл. Спасибо вам, рабочие, что проявляете единство с возрождающейся Разинией и правильно понимаете стоящие перед вами задачи. Но почему вы всего лишь забастовали, почему всего лишь остановили заводы? Этого ведь совершенно недостаточно для полноценного возрождения Разинии. Возрождение Разинии требует, по идее, чтобы заводов у нас вообще больше не было — как в старые добрые времена. Поэтому сейчас ко всем остановленным заводам, — сообщил телезрителям Пуд, — будут подтянуты силы бомбардировочной авиации. Итак, по случаю возрождения Разинии, я объявляю жителям столицы, — Пуд обаятельно улыбнулся, — воздушную тревогу.

          Завыли сирены. Забегали люди. Пуд вышел из студии, задумчиво прошагал по коридору до самого его конца и прислонился лбом к холодному стеклу окна.

          — Я выиграл по совершенно дурацким правилам, мой пролетариат. Но ты с этими правилами оказался, увы, полностью согласен, — словно извиняясь перед поверженным кумиром, устало прошептал Пуд в пространство. — Прощай, мой бедный пролетариат... Прощай своего могильщика...

          Бомбёжка столичных заводов сразу отрезвила всех потенциальных смельчаков. Теперь в отличие от августа девяносто первого года прохожие уже не задавали патрульным на улицах вопросы, розданы ли тем патроны: после того как первые любопытные получили в качестве ответов пули в лоб, любопытство в народе резко пошло на убыль. Беспощадные армейские рейды по "горячим" точкам страны мгновенно остудили все интернациональные конфликты. А международное сообщество, впечатлившись решительностью и разрушительностью нового режима, нехотя признало его. И посоветовало своей прессе быть осторожнее в оценках хунты Стерлингова.

          По улицам городов, угорелые от горилки, размахивая нагайками, скакали на конях возрождённые козляки. Козляки были одеты в разномастные самодельные мундиры, свидетельствовавшие о том, что практически все их обладатели имеют чины не ниже атаманов самых разных козлячьих войск: от Таймырского и Гималайского до Антарктического.

          Возрождённое козлячество положительно благоденствовало. Власти заботливо издали закон, официально разрешивший козлякам не только выпиливать себе лобзиком из фанеры любые медали и знаки орденов, но также ещё и развешивать их в любом порядке, в любом количестве и на любом месте тела. По такому случаю радостные и пьяные козляки всю дорогу пытались провести парад на Крашеной площади. Но это у них никак не получалось: вместо парада они просто мотались нетвёрдой походкой по брусчатке площади, выписывая свои козлячьи круги. И нестройно выкрикивали "любо" станице нашей Родины и своему гетману Стерлингову.

          В центре станицы нашей Родины ударными и убийственными темпами возвели прижизненный памятник Гориллу Клопову. Бронзовый Клопов, высокий и красивый, сидел за бронзовым столом и что-то доверительно рассказывал бронзовому микрофону. На гранитном постаменте памятника было высечено самое бессмертное изречение Клопова: "Если вас замучил голод, то вам нужно больше есть".

          Клопов приехал на открытие своего памятника и произнёс речь, в которой попытался вкратце обосновать полезность сильной тирании. Он побивал Шарля де Секонду — бароном де Монтескьё, а Марка Туллия — Цицероном, он говорил о превращении большинства видов современного труда в общественно бесполезные и бесстоимостные, а закончил выступление бодрым обещанием удивить весь мир новым русским чудом.

          Публика организованно и жидко захлопала. Клопов скромно поклонился и сошёл с трибуны.

          Неожиданно для Клопова два крепких санитара в белых халатах ловко поймали его руки, заломили ему их за спину и предложили следовать впереди себя. Часть публики тут же деликатно отвернулась, но зато другая её часть проводила удаляющуюся группу с Клоповым во главе бурными и продолжительными аплодисментами.

          Шариков, одетый в грязный врачебный халат с погонами генерального лейтенанта, поднялся из-за стола навстречу введённому Клопову.

          — Ну что, русское чудо в перьях, — агрессивно усмехаясь, спросил Шариков Клопова, — демократией, значит, вздумал торговать на рынке? Что, Птицерон недощипанный, было дело? Продавал власть народа, а?

          — Ну и что? Кому от этого стало хуже? — спокойно пожал плечами Клопов.

          — Как это кому? А народу? Ты, контра, всех обездолил и потому теперь ответишь за это преступление против народа... — в лучших традициях театральных трагиков с подвыванием возвестил Шариков.

          — Слушайте, — хладнокровно произнёс Клопов, — а вы, случайно, не ошиблись сейчас со мной? Я ведь официально назначен Трижды Титаном эпохи Возрождения Разинии и только что награждён орденом Георгия Советского Союза. Так что дайте-ка я лучше позвоню кое-куда...

          — Нет, гидра, не дам, — пообещал Шариков.

          — Но почему? У нас ведь всё-таки правовое государство... — в тоне Клопова угадывалось сомнение в обоснованности отказа.

          — Ещё какое правовое, — поддержал Клопова один из всё ещё топтавшихся у дверей санитаров. — Каждый гражданин имеет полное право пользоваться услугами защитника аж до момента своего задержания...

          — Всё так, — подтвердил второй санитар. — А услугами полузащитника — сразу же после окончания тюремного срока...

          — Ну-ка идите за дверь, олухи, — приказал Шариков агентам. — Значит, вы, Горилл Тритонович, утверждаете, что у нас имеется правовое государство? А вы можете объяснить: что сие, вообще, такое — право?

          — Ну, в самых общих чертах, это комплекс норм общественных отношений, поддержанных силой государства, то есть аппарата профессионального насилия, — дал дефиницию Клопов.

          — Совершенно верно, — согласился Шариков. — Стало быть, правовое государство — это такое государство, которое руководствуется нормами, поддержанными силой государства. То бишь это государство, которое действует по-государственному. Так ведь получается, да? А вы не находите, что это смахивает на масло, которое масляное? То есть на определение через себя?

          — Нет, не нахожу, — отрезал Клопов. — Тут мнимая тавтология. Вас ведь, наверное, не коробит такое словосочетание, как, например, "насилие государства", то есть, получается, "насилие аппарата насилия"? Уже сама текучесть понятий...

          — Стоп-стоп-стоп, с этим всё ясно, — остановил Шариков Клопова. — Сейчас, как я понимаю, вы собираетесь просветить меня насчёт этой дурацкой "текучести понятий", которой на деле нет вовсе. Ибо текучесть присуща не понятиям — всегда отражающим определённые, неизменные, застывшие свойства Мира — а только некоторым изменчивым материальным феноменам... Впрочем, Горилл Тритонович, чёрт с ним, с этим вашим "правовым государством"... Но вы, может быть, всё-таки же поняли наконец, что рынок — это далеко не синоним демократии? И что рынок имеет к демократии только опосредованное, только косвенное отношение? И что демократия — это в первую очередь вовсе не конкуренция, не конфликты, а сотрудничество? И что при демократии победа в конечном счёте всегда оказывается за большинством, а при рынке — за меньшинством? И что прогресс человечества идёт в направлении перемещения всякой серьёзной борьбы из практических областей — военно-политических, а затем и производственно-распределительных, в теоретические — идейные и программные? Горилл Тритонович, мы, люди, тем ведь и отличаемся от других животных, что у нас имеется разум, то есть мощное средство моделирования практики — со всеми её конфликтами, со всей имеющейся в ней борьбой. Так разве не разумнее просто моделировать конфликты? Разве не глупо допускать их до практики? Ну так как, теперь-то вы, может быть, всё же поняли, что торговля любыми правами, имеющими общественное значение, любыми — и имущественными, и политическими — всегда приводит в итоге к несправедливости и к общему ущербу?

          — Ничего я у вас не понял, — непримиримо поморщился Клопов. — Сплошной сумбур. При чём тут вообще это ваше "развитие человечества"? При чём тут какое-то "перемещение борьбы"? Полная каша и безграмотность. Рынок — вот магистральный путь прогресса.

          — Так вас, выходит, даже сама практика ничему не научила? — ахнул Шариков. — Впрочем, — махнул он рукой, — если вы сейчас всё поняли бы, то это уже ничего не изменило бы. Скажу вам по-человечески, Горилл Тритонович: вы слишком рано и слишком рьяно выступили в защиту тирании: сие пока ещё не согласуется с официальной доктриной нашей "Демократии LTD". И потому мы просто вынуждены наказать вас за несвоевременную инициативу. А по существу-то вы, конечно, правы: у нас действительно установлена нуждающаяся в пропагандистском оправдании тирания. Да, у руля управления обществом встал наш бюрократический, самовластный аппарат — но произошло всё это, между прочим, именно благодаря вашему любимому рынку. Впрочем, вы, похоже, так никогда уже и не поймёте, что свободный рынок неизбежно приходит к самоуничтожению, ибо ничем не ограниченная конкуренция обязательно приводит к чьей-нибудь полной победе. И, соответственно, к монополии — например, монополии на власть какого-нибудь аппарата подавления. Кстати, знаете, Горилл Тритонович, наша здешняя аппаратная жизнь лишь ненамного лучше, чем ваша. Мы ведь полновластны только в границах этих кабинетов и только в рамках нашего рабочего дня. После его окончания всех нас из кабинетов разводят по камерам, а кормят строго в зависимости от жестокости и от количества вынесенных приговоров. — Шариков вышел из-за стола и стало видно, что он прикован за ногу цепью к стене. — Наших вечерних сторожей запирает в их камеры ночная охрана, а её права кончаются утром, и её конвоирует уже наша смена. Взаимный конвой и угнетение — всё закольцовано, как у Альманзора...

          — Ну да ладно, впрочем, — спохватился Шариков, — пора и к делу. Горилл Тритонович, я должен сообщить вам, что по итогам городского плебисцита, который нам пока некогда проводить, вы демократически отозваны с поста председателя сельсовета министров станицы нашей Родины. И в связи с этим отзывом страна в рамках программы возрождения Разинии посылает вас на ударную ломку Днепрогэса.

          Неожиданно зазвонил стоявший на столе телефонный аппарат с трёхцветным православным крестом и с орлёнком табака в центре диска. Шариков, гремя цепью, подбежал к столу, поднёс трубку аппарата к уху и вытянулся по стойке "смирно".

          — Так точно, Ваше Народно-Демократическое Величество, — скосив глаза на Клопова, отрапортовал он. — Да, Клопов уже здесь. Ещё живой. Куда направил? На ударную ломку Днепрогэса. Ой, извините, Ваше Народно-Демократическое Величество, совсем забыл. Да, конечно, такое больше не повторится. Рад стараться на благо Вашей Великой Демократии. — Шариков пожал трубку и вытер вспотевший лоб.

          — Ох, Горилл Тритонович, — испуганно дрожа, забормотал Шариков, — с вами и в самом деле ошибочка вышла... Всё в точности, как вы и говорили... Чёрт, ну куда же я так торопился? Ладно, сейчас всё исправим, конечно... Надо же, совсем из головы вылетело, что вашим делом может поинтересоваться Пуд Пудыч... А он о вас возьми да и вспомни... Эх, только не осерчал бы он за такую промашку, — озабоченно забормотал Шариков, копаясь мятых бумажках на столе.

          Горилл Клопов выжидательно выпрямился и скучающе посмотрел на маленького и жалкого цепного Шарикова, тяжело переживавшего проступок перед патроном.

          — Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь на меня, Горилл Тритонович, — тоскливо вздохнул Шариков, — я ведь, вообще-то, очень мягкий, даже, наверное, слишком мягкий человек. — Шариков подошёл к двери кабинета и пинком распахнул её. — Охрану Гориллу Клопову, — громко приказал он, выглядывая за дверь. — Да побыстрее.

          — Знаете, Горилл Тритонович, — расстроенно проговорил Шариков, усаживаясь на колченогий табурет, — на такой бешеной работе, как у нас, ошибки всегда неизбежны. Сами понимаете: нужно быть максимально беспощадным... Ну ничего, сейчас мы всё исправим, подождите немного... — Шариков поднял ногу и принялся стаскивать с неё свой единственный сапог.

          Из коридора донёсся нестройный топот, и в кабинет, гремя ножными кандалами и что-то дожёвывая, ретиво вбежали два охранника. Одетые в замызганную форму кубинских козляков, охранники имели знаки отличия рядовых атаманов и распространяли кислый запах горилки. Это были старые знакомые Шарикова алкашисты Охапкин и Матрёшкин.

          При их появлении Шариков рьяно вскочил с табурета и запустил снятым с ноги сапогом в лицо Клопову.

          — На колени, сука, — выпучив на Клопова глаза, в добросовестной ярости зашипел Шариков. — Приговор скажу. Именем Великой Демократии, никакой тебе, гад, ударной ломки Днепрогэса. Такие, как ты, гнида, у нас едут прямиком на стахановскую закопку Беломорканала. На пять лет, с конфискацией лопаты.

          Горилл Клопов даже не дрогнул.

          — Большое спасибо, — с глубоким поклоном язвительно поблагодарил он Шарикова.

          — Большое пожалуйста, — кланяясь ещё глубже, мрачно ответствовал Шариков.

          — Слышь, стакановец, — добродушно толкнул плечом Клопова охранник Матрёшкин, — поскорее завоёвывай на этой закопке звание ударника демократического труда...

          — А заодно и переходящий деревянный крест, — посоветовал охранник Охапкин, прилаживая Клопову строгий ошейник и поводок. — Да не дёргайся, мудила, а то сейчас как дам...

          — А я вот, может, ещё и не возьму, — храбро огрызнулся Клопов.

          — Заткнул бы ты свою сосалку, фуфел, — миролюбиво порекомендовал Клопову охранник Матрёшкин.

          — Побыстрее, побыстрее пошевеливайтесь, — нервно заторопил охранников Шариков, — а то у меня уже горит план перевыполнения плана... Ну-ка, ребята, подвергните эту падаль процедуре кирпичмента...

          — Всё падаль, пошли, — дёрнул Клопова за цепь охранник Охапкин. — Да не ногами иди, а на четыре кости давай падай и вперёд беги с бодрым лаем... Чтобы по ГОСТу всё было...

          — Вы что, одурели? — изумился Клопов.

          — Я те дам "одурели", — охранник Охапкин деловито перекрестился на висевшие по углам кабинета иконы Николая Негодника и Георгия Бедоносца и с размаху ударил Клопова наискось по голове шипастой резиновой дубинкой. Дубинка сорвала с головы скальп и нахлобучила его Клопову прямо на глаза. — Ну что, будешь вести себя, как положено в "Демократии LTD"? — строго спросил Охапкин.

          — Чего молчишь, сучка? — нетерпеливо поинтересовался охранник Матрёшкин. — Может, хочешь, чтобы тобой похлопали об пол? Или чтоб ещё раз взъерошили лысину?

          Но Клопов вместо ответа только выл от боли и крутился на месте, держась за окровавленную голову.

          Тогда охранники с досадой переглянулись, слаженно повалили Клопова и молча били его до тех пор, пока он наконец не обратил на них внимание и покорно не залаял во славу "Демократии LTD".

     1991—1993 гг.