Для начала на всякий случай объясню, что такое коммунизм — а то стараниями пропагандистов самых разных направлений большинству людей внушены совершенно превратные представления о коммунизме.

          Итак, коммунизм — это, с одной стороны, вовсе не тиранический, не самодержавный стиль правления, не злобно придуманные человеконенавистнические порядки — как считают многие либералы.

          Но, с другой стороны, это и не беспредельное потребительское изобилие — как думали многие жители СССР. Если писать коротко, то коммунизм — это такое устройство общества, при котором существует демократия в экономике.

          В свою очередь, экономика есть сфера распоряжения вещами — как правило, средствами людского жизнеобеспечения. А вообще помимо экономики существует, как известно, ещё и политика — сфера распоряжения самими людьми.

          Вот примеры экономических и политических вопросов. Экономические вопросы: какие доходы и расходы запланированы в текущем году? Насколько успешно выполнена десятилетняя программа строительства энергетических объектов? Будет ли проводиться денежная реформа?

          А вот политические вопросы: кого изберём в качестве депутата горсовета, президента страны, местного судьи? Как идёт реформа армии? Кто станет начальником отделения милиции? Сто́ит ли заключать договор о сотрудничестве с соседним народом?

          Как можно заметить, политические вопросы почти всегда связаны со средствами насилия — с армией, с милицией, с судами и т.д.

          Увы, мы, люди, устроены так несовершенно, что многих из нас нужно время от времени одёргивать, обуздывать. И последним, решающим аргументом тут является не проповедь о любви и о согласии, а вооружённое насилие. Ещё раз увы, но на пьяных хулиганов, на убеждённых бандитов и т.п. благие воззвания влияют слабо, в то время как применение оружия действует адекватно.

          Возвращусь к демократии в экономике и на всякий случай объясню ещё, что такое сама демократия. В идеале это процедура, представляющая собой достаточно целостный комплекс из традиционных (иными словами, не одноразовых, не уникальных, а регулярных), свободных и "равновозможностных" выдвижений, обсуждений, выборов и отзывов людей или программ на соответствующих их значению уровнях. Ну и, разумеется, из дальнейшего дисциплинированного, неукоснительного выполнения выбранного или подчинения выбранному — до момента новых выборов.

          Необходимо добавить ещё, что описанный выше комплекс процедур требует наличия в существенном количестве особых субъектов: так называемых "граждан". Или "квалифицированных избирателей". Которые характеризуются готовностью пойти ради самоуправления на серьёзные личные жертвы (этот признак, понятно, включает в себя хорошее знание гражданами сильно интересующих их демпроцедур).

          Таким образом, демократия в политике заключается в том, что заметная доля населения (квалифицированные избиратели) из раза в раз свободно выдвигает, обсуждает и выбирает или отзывает исполнительных, законодательных и судебных глав страны или её частей вплоть до самых мелких. А демократия в экономике заключается в том, что заметная доля населения (квалифицированные избиратели) из раза в раз свободно выдвигает, обсуждает и выбирает или отзывает план развития страны, отрасль выдвигает, обсуждает и выбирает или отзывает министра или программу работы отрасли, цех выдвигает, обсуждает и выбирает начальника или план работы цеха и т.д.

          Демократия нужна, понятно, не для того, чтобы в неё играть, а чтобы с её помощью массы избирателей получали полный контроль над теми или иными выгодными их большинству общественно значимыми феноменами: страной, производственной отраслью, судом, законодательным процессом, промышленным предприятием и т.д.

          При проблемах с демократией верх почти всегда берут воля и интерес, частные в отношении масс.

          Например, в случае полного отсутствия демократии власть (контроль над средствами насилия) обычно присваивает монарх-самодержец типа фараона, мандарина, царя или генсека.

          А при несовершенной демократии, когда народ уже всё-таки контролирует средства насилия, собственность (то есть полный контроль над средствами жизнеобеспечения), как правило, оказывается в руках частных субъектов типа Рокфеллера, Ротшильда, Гейтса, корпораций "Шелл", "Нестле" и т.д.

          Для того чтобы собственность (то есть, повторяю, право полного распоряжения вещами) стала не частной, а общественной (иными словами, чтобы она оказалась в руках всего общества), как раз и нужна демократия в экономике, то бишь полное распоряжение со стороны общества, со стороны всех людей снизу доверху основными средствами жизнеобеспечения.

          Сейчас такого всеобщего распоряжения основными средствами жизнеобеспечения нигде в мире нет. А нет этого, в частности, потому, что существующие политические демократии, увы, нигде не имеют совершенной, завершённой формы — у них у всех либо несвободны, либо нешироки, либо "неравновозможностны" два первых элемента демократического комплекса: выдвижение и обсуждение.

          Сии процедуры даже в лучшем случае пока находятся в руках таких структур, которые контролируются частными собственниками — обычно при помощи финансовых рычагов. К сожалению, данный недостаток демократии является самоподдерживающим процессом.

          Ну а главная причина нынешнего отсутствия демократии в экономике — это просто недостаточная готовность любого современного общества к её установлению (дальше всех в плане готовности к демократии в экономике продвинулись, по слухам, скандинавские страны вроде Швеции и Финляндии).

          Как можно заметить, главное — это контроль общества над средствами насилия. То есть демократия в политике. Если данный контроль общества над средствами насилия уже установлен, то рано или поздно — через пятьдесят, через сто или через двести лет — без особых потрясений или кровопролитий, благодаря постепенному росту социальной культуры, то есть так называемой гражданственности, будет законодательно решён и второй вопрос: о контроле общества над средствами жизнеобеспечения. То есть о демократии в экономике.

          А вот если контроль общества над средствами насилия отсутствует, то тогда нет даже смысла ставить вопрос об общественной собственности, о демократии в экономике. Поскольку тот частный распорядитель, тот вставший над народом деспот, в чьих руках находится власть, главные политические рычаги, основные средства насилия, автоматически возьмёт под свой контроль и средства жизнеобеспечения.

          То бишь демократия в политике — это основа, это необходимое условие наличия демократии в экономике. Поэтому, давая определение коммунизму как демократии в экономике, о демократии в политике можно даже не упоминать как просто о непременном, о естественно подразумеваемом условии.

          Чем же хорош коммунизм (демократия в экономике)? Тем, что при нём массы людей смогут наконец зажить почти так, как хотят. На то он и нужен, этот коммунизм, чтобы большинство людей могло воплощать в реальность свои внятно выраженные руководящие (ведь при демократии массы становятся главными руководителями) желания, чтобы люди с максимальной лёгкостью могли делать окружающий мир максимально удобным для себя, превращать его в "Терру Удобию".

          Но рано или поздно даже такое замечательное состояние общества, как коммунизм, заменится всё-таки на что-то новое — то есть бо́льшая часть социальных связей нынешнего типа уже просто не понадобится.

          Почему это будет сделано? Потому, что общество в новом, в посткоммунистическом состоянии окажется ещё лучшим, чем при коммунизме. Чем же новое объединение станет отличаться от коммунистического общества? Тем, что структура посткоммунистическая, наследующая коммунистической, окажется состоящей из субъектов, намного более совершенных, чем живые люди.

          Ведь, как известно, формации (общественные строи — феодализм, капитализм, коммунизм) нужны для объединения в общество людей именно нынешнего состава. То есть стандартных, одинаковых существ с изначальной настройкой на существование в рамках индивидуализма. И потому в основном подлых, трусливых, жадных и т.д.

          Общие структуры формаций, их законодательные (то есть поддержанные организованным насилием) устроения и моральные стандарты нужны как раз для перенаправления, для поворота эгоизма на общественные цели.

          Однако такой феномен, как формация, запросто может оказаться уже практически не нужным, если члены общества будут иметь принципиально меньшее, чем мы, люди нынешнего состава, число так называемых "недостатков". Которые, как, надеюсь, показано в предшествующем тексте "Люди после капитализма", во-первых, до какого-то момента были огромными достоинствами, а во-вторых, у основной части членов современных обществ принципиально неустранимы.

          Теперь расскажу, на чём, на каких посылках построена бо́льшая часть дальнейшего изложения.

          Главной посылкой является следующий принцип: предсказывать можно, базируясь только на прошлых тенденциях, только продолжая их. Кроме того, данный текст построен на основе учёта ещё нескольких факторов, бесчисленно подтверждённых вышеназванным главным принципом.

          Первый фактор: всякое несовершенное целое (например, общество) "стремится" к совершенству, к завершённости, к своему правильному, "рациональному", более устойчивому устройству.

          Второй фактор: люди добиваются результатов (например, совершения открытий или массового изготовления автомобилей) либо потому, что эти результаты легко достижимы, либо потому, что в этих результатах у людей имеется большая потребность, делающая выгодными даже очень значительные затраты сил.

          Третий фактор: у людей обычно имеются желания, которые они, люди, стремятся исполнить, и чаще всего эти желания рано или поздно исполняются. Правда, далеко не всегда в точности в том виде, в котором люди изначально представляют себе данное исполнение.

          Речь идёт, например, о следующих желаниях.

1. Люди всегда хотели как можно меньше работать и как можно больше получать — и это будет достигнуто.

2. Данное первое желание люди почти всегда осуществляли за счёт того, что стремились как можно больше всё механизировать, то есть поручить исполнять машинам — и в итоге практически всё механизируется.

3. Люди всегда хотели иметь поменьше проблем с детьми — и трудозатратные биологические дети в конце концов исчезнут. То есть новые люди будут изготавливаться очень легко: на чём-нибудь типа принтеров.

4. Люди всегда хотели иметь индивидуальные здоровье и бессмертие — и члены общества получат как железное здоровье, так и бессмертие (точнее, нестарение). Хотя случайные, травматические смерти, понятно, продолжат происходить.

5. Люди всегда хотели быть сильнее и умнее — и это будет достигнуто за счёт их сначала слияния с машинами, а затем и окончательного превращения в небиологических существ.

6. Люди всегда хотели узнать будущее, оставаясь при этом самими собой, — и они смогут заглянуть в будущее максимально далеко, не расставаясь со своими индивидуальными разумами (которые, правда, окажутся помещёнными в небиологические носители).

7. Люди давно мечтают о собственном совершенстве, о резком духовном подъёме общества — и эта извечная мечта наконец реализуется, поскольку машины могут быть неограниченно альтруистичными, высокодуховными и т.д.

          Четвёртый фактор, на котором построен данный текст, следующий: все более-менее вменяемые субъекты склонны экономить ресурсы.

          И, наконец, пятый фактор: помимо тенденций изменения целого, помимо возможностей людей, помимо желаний людей и помимо склонностей людей в обществе имеют место ещё и такие феномены, как традиции. То есть мощная, часто даже необоримая инерция представлений и поступков воспроизводящихся существ.

          Например, сегодня в западноевропейских странах типа Швеции или Швейцарии определяющую роль играет довольно старая традиция держать чиновников в строгом повиновении обществу. В то время как в российском обществе определяющую роль играют ещё более давние традиции массового холопства, социальной лености, насмешек над изнасилованной демократией и т.д.

          Теперь попробую разъяснить, что следует понимать под первым из упомянутых выше факторов: "всякое несовершенное целое "стремится" к совершенству, к завершённости, к своему правильному, "рациональному" устройству".

          Получше узнать, что понимается под словом "целое", можно из материалов первой части первого тома "Теории общества" А.С.Хоцея. Я же сообщу тут по поводу целого следующее.

          Мы сами и вообще наш Мир существуем только благодаря тому, что он, Мир, весь — от бесконечно больших до бесконечно малых масштабов — пронизан действиями-проявлениями (проявление — это вообще синоним существования; существовать — значит проявлять себя). А чтобы имело место действие-проявление, необходимо наличие того, что действует, и того, что воспринимает действие.

          Иными словами, необходимо несовпадение, необходима раздельность действующего и воспринимающего действие. То есть необходима граница между действующим и воспринимающим действие.

          Но что в конечном счёте может разграничивать эти два феномена: действующее и воспринимающее действие? Что может делать их не совпадающими, не сливающимися друг с другом?

          Понятно, что не абсолютная пустота, не ничто: ведь ничто, то есть несуществующее — не существует по определению, то есть его просто нет. Значит, разграничивать два феномена, то бишь действующее и воспринимающее действие, может только их качественное различие — именно оно и обеспечивает наличие границы.

          Как показывает практика, качества, то есть особые однотипности действий, проявлений (обеспечивающие, напоминаю, раздельность действующего и воспринимающего действие, то бишь саму основу существования), обнаруживаются лишь там, где имеют место особые материальные образования, которые предложено называть "целые".

          Вот примеры целых: кварки, элементарные частицы, атомы, молекулы, клеточные органеллы, клетки, системы организма, организмы, физалии, муравейники, общества. То есть целые образования всегда выстроены в иерархизированные структуры. Эта иерархизированность заключается в том, что целое всегда состоят тоже из целых, но только более низкого уровня, которые предложено называть "части". Например, атом — целое для элементарных частиц как частей — сам является частью молекулы.

          Для возникновения и для бытия целых характерны такие закономерности, что любое целое сперва более или менее случайно возникает из скопления объектов, будущих частей, — с одной стороны, достаточно однородных, способных положительно, неразрушительно взаимодействовать, а с другой стороны, способных изменяться в плане сужения своих специализаций на выполнении отдельных функций, важных для существования всего сообщества, всего будущего целого.

          Конечно, помимо целых образований в Мире можно обнаружить ещё и другие, бескачественные, неструктурированные, не иерархизированные образования. Например, так называемые "кучи": аморфное вещество, пылевидная туманность, колония кораллов, толпа едущих в трамвае людей и т.д. Изъятие даже очень значительных кусков этих бескачественных образований никак не влияет на их свойства и "жизнеспособность".

          В то время как изъятие или серьёзное повреждение любой части целого приводит к значительному изменению, а то даже и к разрушению целого.

          Все целые устроены по большому счёту одинаково. Они состоят из, повторяю, частей, специализированных, повторяю, на важнейших (важнейших для существования, для постоянного воспроизводства целого) функциях и являющихся друг для друга защитой от внешнего мира. А заодно и максимально комфортной друг для друга внутренней средой.

          Кроме того, можно заметить, что целые способны развиваться. То есть, во-первых, усложняться, обрастая органами, помогающими противостоять неблагоприятным воздействиям внешней среды. А во-вторых, "притирать" свои части друг к другу, изменяясь в сторону всё большего совершенства, "экономичности", "рациональности" своего устройства.

          Если присмотреться к устройству таких целых, как живая клетка, как состоящий из клеток организм, как состоящие из организмов физалия, муравейник, термитник, семья медоносных пчёл, сообщество голых землекопов и т.п., то можно заметить, что все эти целые, с одной стороны, очень похожи на наше общество (похожи единством управления, разделением на функциональные части и пр.), но, с другой стороны, все они, в отличие от нашего пока ещё биологического общества, имеют единый центр размножения (лишь одну ДНК, лишь одну половую систему, лишь одну плодящую самку).

          Значит, общество, скорее всего, когда-нибудь приобретёт такую же особенность устройства. Почему приобретёт, какие от данного приобретения будут выгоды — рассказано ниже.

          Кроме того, поведение муравейника, термитника, пчелиного роя и состоящего из клеток организма демонстрирует следующее: особые сигналы от сразу многих метачастей целого способны вызывать у некоторых других его метачастей самоубийственное, жертвенное поведение (такое поведение клеток именуется "апоптоз"), сопровождающееся у пчёл, у муравьёв и у термитов предварительным отключением механизмов (инстинктов) индивидуального сохранения.

          Нынешним чисто биологическим членам общества такой механизм почти недоступен (нечто похожее имеет место разве что при особом поведении толпы — при так называемом "массовом психозе"). Хотя данный механизм бывает крайне выгодным для всего общества — что подтверждается феноменом прославления героев, отдающих жизни или здоровье ради всеобщего блага.

          Значит, со временем и с совершенствованием членов общества такой механизм у них появится, и тем самым накал проблемы выгодного для общества лишения жизни разумного существа будет в значительной мере ослаблен.

          Равным образом жизнь клеток, муравейников, да и самих наших обществ показывает, что целое не может превышать некие подходящие для него размеры.

          Например, при численном росте изначально единого муравейника последний начинает делиться внутри себя на так называемые "колонны". Которые приобретают своих цариц, свои границы и прочие характерные черты типа особого опознавательного запаха.

          Точно так же в былые времена крупнейшие людские общественные образования (например, империи Македонского, Аттилы, Чингисхана), как правило, не могли долго поддерживать нормальное существование и довольно быстро распадались на отдельные страны.

          Судя по всему, данный феномен вынужденного деления целых связан в первую очередь с ухудшением таких характеристик управляющего сигнала, как его сила и время распространения.

          Во вторую очередь феномен вынужденного деления слишком больших целых связан, видимо, с невыгодностью вещественного обмена из-за роста расходов на слишком далёкую транспортировку в рамках одного целого.

          Значит, если человечество когда-нибудь преобразуется в единое общество, которое начнёт сильно территориально разрастаться (например, от звезды до звезды), то ему, обществу будущего, окажется выгодно разделиться на относительно слабо связанные элементы.

          В этом тексте уже несколько раз упомянуто одно обстоятельство — вполне тривиальное, но у многих людей всё ещё вызывающее, увы, неприятие: наше будущее не антропоморфно, то есть не человекоподобно. Грядущее общество вообще не биологично, а машинно — в связи с чем тот общественный порядок, который возникнет после коммунизма, но, как отмечалось выше, уже не окажется формацией (поскольку не будет иметь её сущностных черт), можно назвать, например, "машинизм".

          Превращение биологических людей в машины или, если посмотреть на этот процесс с более правильной точки зрения, превращение машин (сегодня ещё недостаточно совершенных) в людей как в членов общества, то есть в разумные и одновременно в правоспособные субъекты, — так вот это, повторяю, превращение в принципе уже давно предсказано в рамках теории целого, разработанной А.С.Хоцеем.

          А именно: одна из главных закономерностей развития целого заключается в том, что органы целого (в отношении общества как целого, согласно теории Хоцея, органы — это наши орудия, то есть машины) со временем превращаются в части целого (в данном случае это, понятно, члены общества).

          В тексте "Чем вызван кризис научной фантастики?" написано, в частности, следующее:

          "Без сомнений, такие же конфузы с несбывшимися ожиданиями продолжат иметь место и в дальнейшем — например, едва только окажется достигнутым разработанное с великими затратами биологическое бессмертие, как оно, скорее всего, тут же станет мало кому нужным: поскольку мало кто из членов общества будет существовать к тому времени в биологической форме".

          Так вот даже это биологическое бессмертие для живых людей, скорее всего, разработает уже именно небиологический исследователь, учёная машина.

          Соответственно, люди как биологические образования исчезнут. Сие произойдёт, разумеется, вовсе не из-за того, что биологических людей уничтожат вышедшие из-под их контроля и восставшие против нещадной эксплуатации машины. Нет, люди исчезнут как биологический вид, просто превратившись в машины как в небиологические образования.

          Причём превратившись именно по собственному желанию — желанию не болеть, не стареть, не терять драгоценное время искромётной, взахлёб феерической жизни на сон, быть максимально неуничтожимыми, участвовать в сверхдолгих акциях типа дальних полётов по космосу, увеличить интеллект, силу, выносливость, быстроту, альтруизм, интерес к решению сложных проблем, способность безнаказанно получать максимум удовольствия и т.д. (Понятно, что первыми меняться в описанных направлениях станут инвалиды. То бишь те, кому нечего терять, кроме болезней и прочих недостатков.)

          Первое время всего этого люди станут добиваться, конечно, уже давно известными путями: с помощью киборгизации и генной инженерии. Но затем нуклео-протеиновая основа людей, несомненно, окажется заменённой чем-нибудь более совершенным.

          Все эти перемены, скорее всего, не обойдутся без социальных конфликтов: консерваторы некоторое время будут всячески мешать прогрессу, но в конце концов самые упёртые, то есть не принявшие бессмертия консерваторы просто естественным образом вымрут.

          Впрочем, может оказаться и так, что люди станут машинами в значительной мере незаметно, постепенно. Иными словами, превратятся в машины таким макаром, что сперва будут сделаны некие мелкие, не привлекающие особого внимания изменения, а потом окажется, что точка невозврата уже давно пройдена.

          Конечно, переход к машинному существованию произойдёт в мире не одновременно. Одни районы нашей планеты — более прогрессивные — станут машинными раньше. Другие же районы, более отсталые — станут машинными позже. На этой почве, возможно, тоже будут происходить конфликты.

          Но только, понятно, не в таких формах, какие практически всегда описывает искусство, являющееся феноменом насквозь антропоморфным, то есть непременно идеализирующим людей и демонизирующим машины. На самом деле всё будет обстоять как раз противоположным образом: хорошие, добрые машины в итоге остановят, укротят плохих, диковатых, не в меру консервативных, затевающих всевозможные конфликты биологических людей (точнее, конечно, уже не людей, а недостаточно цивилизованных высших обезьян).

          Ещё раз: живые люди (точнее, недостаточно цивилизованные обезьяны) уступят машинам (точнее, конечно, настоящим людям, поскольку человечность не обязательно связана с органикой) место под солнцем вовсе не по тем причинам, которые приводятся в традиционно ксенофобных художественных произведениях.

          Кстати, данную ксенофобию живых по отношению к машинам лучше не провоцировать — ибо она может затормозить прогресс. Поэтому произведения, подобные фильмам про Тюрьминатора или Мутьрицу, возможно, будет смысл на некоторое время запретить — как своего рода "расистские", провоцирующие вражду между людьми нынешнего состава и их потомками (или будущими воплощениями) — машинными людьми.

          На упомянутую выше конфликтность, на уровень агрессии биологических людей в период их постепенного превращения в машины будут оказывать влияние два разнонаправленных, два противоборствующих фактора.

          Первый фактор — полное удовлетворение важнейших потребностей и исчезновение в связи с этим нынешней грызни по поводу жизненно важного дефицита — очень сильно уменьшит конфликтность живых людей.

          Однако второй фактор — превращение биологических людей в "праздный класс", исчезновение систематического труда, дисциплинирующего, упорядочивающего их, органических людей, жизнь, придающего этой жизни смысл, то есть нацеленность на серьёзные, на неигрушечные результаты — приведёт к тому, что живые люди начнут по полной программе маяться дурью. И примутся затевать скандалы на ровном месте, придираться к столбам.

          Именно такого праздного, бездельного настроя живых людей, приводящего их к анархизированности, к поиску себе на задницу приключений, сегодня и опасаются грамотные политики, когда всеми силами борются с безработицей, с неполной занятостью населения делом.

          Ныне в мире людей существует вот какое противоречие (а ведь прогресс, развитие, как известно, и является следствием преодоления, ликвидации разного рода противоречий или препятствий):

1. Люди склонны воспроизводиться — они с воодушевлением занимаются сексом, поднимают шум о депопуляции, проявляют заботу о детях, поддерживают воспитательные и учебные государственные программы и т.д.

2. Люди не склонны воспроизводиться, поскольку воспитание детей — это обуза на фоне всё возрастающих возможностей развлекаться.

          И данная вторая тенденция берёт верх, то есть люди под теми или иными предлогами не заводят достаточного количества детей.

          С демографическим угасанием органического человечества, скорее всего, уже ничего не сделаешь: это явный предвестник будущего исчезновения людей как биологического вида, это победа цивилизации над биологией.

          Выход из описанной ситуации, судя по всему, только один: нужно устроить общество точно так же, как устроены совершенные целые, в которых воспроизводством занимается всего лишь одна узко специализирующаяся на этой функции часть.

          И ещё раз: люди в конце концов перестанут воспроизводиться в прежних формах потому, что всё живое стремится к минимуму затрат и к максимуму приятных ощущений, а биологические люди в этом плане несовершенны: они очень много потребляют и в то же время излишне несчастны и плохо мотивированы.

          К тому же биологические люди не слишком умны — особенно, если оценивать их ум на фоне искусственного интеллекта. Как отмечается в тексте "Чем вызван кризис научной фантастики?", сегодня интеллектуальные возможности людей заметно (по сравнению с 1960-1970 годами) уменьшаются при параллельном резком увеличении мощи интеллектуальных орудий, главным образом электронно-вычислительных машин.

          Сие явно свидетельствует о нашем постепенном преобразовании в общество небиологических людей, в котором биологическим особям уже не нужно проявлять собственно человеческие, то есть высокоинтеллектуальные способности.

          И последний раз для ясности: человек нынешнего состава должен в целом исчезнуть, поскольку становится просто тормозом прогресса.

          Люди нынешнего состава занимают руководящее положение при всём при том что в главный принцип, в главный стимул прогресса возведена их, людей нынешнего состава, лень. То есть желание поменьше работать, самоустраниться, не трудиться самому, а перекладывать встающие задачи на плечи машин.

          Ум человека нынешнего состава как способность перерабатывать отвлечённую информацию ограничен, характер человека нынешнего состава как набор адаптационных реакций несовершенен и, более того, практически неспособен к изменению в лучшую сторону, возможности человека нынешнего состава обучаться весьма низки.

          Кроме того, для руководящего, для всё постоянно и чётко контролирующего и налаживающего субъекта у человека нынешнего состава имеются ещё и менее значительные недостатки: он подвержен частым отключениям, поскольку слишком слаб как физически, так и иммунно; у него сама по себе низка сосредоточенность ума, и вдобавок его постоянно отвлекают индивидуальные жизненные проблемы, посторонние для решения важных общественных вопросов.

          Я, конечно, прекрасно понимаю, почему пока ещё довольно дико выглядят даваемые здесь заверения, что в будущем почти исчезнут члены общества с нынешним людским обликом: ведь такое исчезновение противоречит не только нашей мощной традиции быть человекоподобными, но также и нормальному самовосприятию нынешних членов общества.

          Но, во-первых, в данном тексте описывается довольно отдалённое будущее — а на самых первых этапах существования Терры Удобии почти все её обитатели, несомненно, пожелают иметь внешность оживших античных статуй.

          Во-вторых, я вовсе не спорю, что даже и в очень отдалённом будущем обязательно сохранится небольшое число биологических субъектов с традиционными внешностью, уровнем интеллекта, ценностями и т.д. Однако отнюдь не эти немногочисленные и оставшиеся за бортом прогресса и цивилизации существа станут определять лицо грядущего общества, не они будут стоять у его кормила.

          В-третьих, грядущее общество окажется Страной Удобией в значительной степени именно потому, что подавляющее число вариантов искусственного изменения живого существа будет иметь обратимый характер. И это обстоятельство сильно уменьшит у органических людей их неприятие изменений себя: ведь все эти изменения окажутся в любой момент полностью ликвидируемыми, позволяющими возвратиться ко в точности изначальному состоянию (например, к состоянию внешности).

          В-четвёртых, традиция ни на шаг не отступать от канонической людской внешности во все времена имела заметные червоточины: в одних человеческих обществах нормой становились значительно деформированные черепа, в других — выбитые или подпиленные зубы, в третьих — изуродованные бинтованием ноги знатных женщин, в четвёртых, в пятых, в шестых социумах — болезненно удлинённые шеи, сильно продырявленные носы, языки, губы, уши и т.д.

          Совсем недавно жители вполне развитых стран столкнулись с совершенно неожиданным массовым отказом от традиции сохранять цивилизованный облик: молодёжь этих развитых стран легко и непринуждённо подверглась воздействию моды на такие дикарские уродования тел, как татуировки, пирсинг, рельефные шрамы и зашивание инородных предметов под кожу.

          Ну и, наконец, в-пятых, и это главное: сохранение традиции быть мобильным потребует в будущем от разумного существа отказа от нынешних людских размеров. Если член общества захочет жить в будущем полнокровно, то обязательно постарается воспользоваться всеми его транспортными возможностями — например, межпланетными или даже межзвёздными перелётами. Но такие перелёты никак нельзя совершить за относительно короткие сроки в рамках разумной экономии без применения кардинальной миниатюризации пассажиров.

          Соответственно, сначала применение этой миниатюризации будет сопровождаться постоянными возвратами пассажиров по окончании перелётов к более-менее антропоморфным внешности и размерам, но со временем члены общества сочтут данные возвраты просто излишними.

          Поскольку желания людей имеют тенденцию исполняться, то очень возможно, что следует заранее определиться с тем, какими мы желаем видеть наших потомков (сделать сие придётся, понятно, до момента достижения массового бессмертия-нестарения, ибо после этого момента размножение, оставление потомков резко пойдёт на спад).

          Иными словами, нужно пораньше и поточнее решить (на уровне создания и нестираемого впечатывания в мыслительные и в наследственные, в воспроизводственные аппараты потомков): что именно является целью существования общества-человечества, по какому пути развития должны пойти потомки?

          Сегодня перед каждым из нас сама природа "поставила" цель простого воспроизводства: оставь похожего на себя потомка. Но когда окажется, что после себя технически возможно оставить значительно более совершенных, чем мы, потомков, то встанет вопрос: какой лучше всего сделать программу существования наших более совершенных наследников? На что будут направлены нами (а может, и не нами, а направлены вообще, сами по себе) их влечения, предпочтения?

          Сейчас целью человечества (помимо самого собой разумеющегося воспроизводства) всё отчётливее видится следующее влечение: создание максимально эффективного в исследовательском плане механизма. Эта исследовательская функция, очень серьёзно усилившаяся в процессе развития общества, теперь явно претендует на положение основной.

          А может быть, целью общества станет нечто такое, что кажется сегодня вообще неподъёмным — например, используя ресурсы Вселенной, выйти за её границы (то есть Вселенная — это основа и будущее устройство для изучения за-Вселенной)?

          Впрочем, может оказаться и так, что специально программировать потомков на беспрерывное исследование Мира даже и не нужно. Возможно, это исследование Мира будет получаться просто само собой при условии стремления членов общества к расширенному воспроизводству.

          Ведь, повторяю, главная цель всего живого, наследниками разумной части которого (в том числе и по части традиций) будут машины, — воспроизводиться. А воспроизводству требуется максимальная устойчивость, всяческое избегание условий, не позволяющих воспроизводиться, максимальное понижение риска не воспроизвестись.

          И для возможно более тщательного контроля за средой, внутри которой происходит воспроизводство, нужны постоянные и всё более глубокие её исследования. Значит, основное следствие из главной цели — как раз по максимуму заниматься исследованиями.

          Но даже если глобальную цель существования потомков ставить и не надо, то всё равно желательно провести какие-то границы, закрепить в воспроизводственных центрах важные для нас традиции, которые могут в чём-то противоречить совершенному устройству воспроизводственного механизма.

          В связи с этим встаёт вопрос: а будет ли наследующий нам воспроизводственный механизм собственно обществом, будет ли он образованием, состоящим из раздельно существующих и самостоятельных частей, имеющих разум и свободу действий?

          Может, с множественностью и с раздельным существованием разумных существ в грядущем будет всё-таки покончено (ведь ни одно целое в Мире, кроме общества, не состоит из имеющих разум элементов, — но тем не менее все эти неразумные природные целые вполне успешно противостоят агрессии внешней среды)?

          Может, у воспроизводственного механизма, наследующего нашему обществу, разумным (или даже каким-то образом "сверхмощноразумным") будет только некий центр, а вся периферия окажется состоящей из безмозгло, из неразумно исполняющих его команды эффекторов?

          Как мне кажется, переход общества к последней структуре маловероятен прежде всего потому, что этому переходу помешают очень важные для нас традиции, то есть инерция нынешних поведенческих установок.

          Я имею в виду, в частности, следующую традицию: нужно всячески препятствовать уничтожению любого разумного существа (или даже существа, похожего на разумное: например, сейчас у нас имеется всего лишь подозрение, что дельфины суть наши братья по разуму, что они склонны из чисто гуманных побуждений спасать терпящих бедствие людей — и уже одного этого подозрения оказалось достаточно, чтобы убийства дельфинов были запрещены на законодательном и на моральном уровнях).

          Как известно, сегодня в цивилизованных обществах имеет место тенденция к прогрессирующей депопуляции. Но сия депопуляция, без сомнений, не успеет существенно уменьшить население цивилизованных стран, поскольку уже довольно скоро — через 50—100 лет — людьми будет достигнуто физическое бессмертие, точнее, нестарение и, соответственно, железное здоровье. Потому что, напоминаю, люди всегда жаждали этих благ, а успехи науки в данной области быстро нарастают.

          Поначалу нестарение будет достигнуто, скорее всего, за счёт биологических ресурсов — например, смертным, стареющим соматическим клеткам учёные (скорее всего, напоминаю, именно учёные машины) смогут придать свойства бессмертных, нестареющих половых клеток.

          Ну а затем разумные существа, как отмечалось, вообще откажутся от своей биологической основы и поэлементно, поклеточно (чтобы у оперируемого существа не прерывалось нормальное восприятие окружающего мира — ведь машины, понятно, не будут нуждаться в таких феноменах, как сон и иные отключения разума) "перельют" свои мозги в более быстродействующие, компактные и легко модифицируемые носители разума.

          В самом конце предшествующего текста "Люди после капитализма" поставлен такой вопрос: как примирить инстинкт деторождения биологических людей с объективным требованием остановить естественную рождаемость в условиях почти полного исчезновения смертности — ведь неконтролируемое размножение нестареющих биологических особей может привести к перенаселению окружающего мира?

          Полагаю, что на самом деле особых проблем тут даже и не возникнет, поскольку биологические особи будут существовать, как отмечалось, большей частью не очень долго. Ибо вскоре начнут массово переходить в неорганическое состояние. А вместе с этим переходом в машинное состояние подвергнутся коррекции инстинкты рождать и воспитывать биологических детей.

          Конечно, в самом начале процесса "обессмерчивания", пока он ещё не станет массовым и низкозатратным, произойдёт немало драм: множество обладателей разума, так и не дождавшись уже вроде бы совсем близкого бессмертия, будут вынуждены трагически погибнуть от старости и прочих болезней.

          Первым эти трагедии описал советский фантаст Георгий Гуревич в повести "Мы — из Солнечной системы". По мнению Гуревича, кандидатов на обессмерчивание люди станут демократически выбирать. То есть, по Гуревичу, обессмерчивание будет максимально далёким от коммерции.

          Однако сегодня всё свидетельствует в пользу того, что первые обессмерчивания произойдут именно на платной основе. Иными словами, кто даст врачам-новаторам больше денег, тот первым и ляжет на операцию.

          Но, несомненно, довольно скоро наука достигнет нужной производительности обессмерчивания. И в итоге на месте прежнего массово смертного человечества окажется несколько миллиардов нестареющих и не отказавшихся от некоторых наших традиций разумных существ. Две из данных важных традиций таковы: во-первых, разумные существа обитают порознь, самостоятельно, а во-вторых, сохраняют мобильность.

          Тут перед обществом, несомненно, встанет следующий вопрос: куда девать эти миллиарды теоретически вечных и в то же время вполне дееспособных и, мало того, активных и беспокойных разумных существ?

          Конечно, наилучшим решением проблемы будет найти всем им применение, дать полезное для общества занятие. Ну чем разумное существо хуже безмозглого исполнителя — разве разум помешает, например, возглавлять те или иные исследования, поддерживать порядок на определённом участке воспроизводственного механизма или работоспособность важного элемента производства?

          А каким образом придётся поступать с теми нестареющими разумными существами, которые станут лениться, не захотят работать?

          Тут возможны разные решения: либо сплавлять бездельников куда-нибудь подальше, чтобы они не путались под ногами у тружеников, либо — и сие наверняка окажется предпочтительным вариантом решения проблемы — переделывать, перековывать лентяев в трудоголиков, подсоединяя к ним некие "влюбители" в труд. Разумеется, с согласия этих лентяев.

          Окажется ли подобная модификация разумного существа допустимой, то есть насколько она согласуется с нашими традициями? Полагаю, что наша традиция запрещает операционное, "вещественное" проникновение в мозг разумного существа именно из-за нынешней грубости такого проникновения.

          Поэтому, когда все операции по модификации разума достигнут высокого уровня, данная традиция будет пересматриваться, ставиться под сомнение.

          Кроме того, отказ от традиции невмешательства в чужую "операционную систему" не так страшен, не так безвозвратен, как, например, отказ от традиции любыми средствами сохранять разумное существо. Уничтожив однажды определённый разум (точнее, носитель разума), его уже не восстановишь, ибо он исчезнет начисто.

          А вот результаты вмешательства всего лишь в "операционную систему" переделываемого субъекта всегда можно будет отменить, вернуть его лень-матушку на её изначальное место.

          Ни на йоту не станет пересматриваться, повторяю, лишь традиция до последней возможности сохранять любое разумное существо (мало этого, вместо нынешнего почти радикального запрета на убийство разумного существа появится, скорее всего, столь же строгий запрет даже всего лишь на "прерывание" — в том числе и на "усыпление", на вре́менное отключение разума).

          Тем не менее в особых, в из ряда вон выходящих случаях (типа подвигов или особо опасных преступлений) общество, как отмечалось, сможет настраивать своего члена совершить самоубийственный акт — как это, напоминаю, делает организм с клетками, а рой — с пчёлами. Данная настройка будет, понятно, сопровождаться отключением у члена социума стремления жить.

          В общем, воспроизводственно-исследовательский механизм в грядущем вряд ли будет представлять собой жутко умный центр с безмозглыми периферийными терминалами. Нет, этот механизм, скорее всего, окажется совокупностью раздельно расположенных и вполне мобильных носителей разума.

          То бишь даже если наиболее выгодным явится техническое решение с единым разумным центром, традиция продиктует всё равно дать возможность разумам существовать раздельно — чтобы каждый обладатель разума отвечал за свой участок деятельности в рамках всего общества.

          А по какому принципу окажется устроено общество машин, то есть каким в нём окажется господствующий порядок: остро интересующей кое-кого сегодня демократией (иными словами, порядком, при котором наши наследники будут массово включаться в процесс управления обществом) или всё же чем-то вроде монархии? Ведь при "машинизме" демократия, по идее, может оказаться совершенно ненужной, не обязательной.

          Почему демократия столь высоко ценится в современном человеческом обществе? Потому, что из-за "плохой настройки" людей (подробнее об этой эгоцентричной настройке рассказано в предшествующем тексте "Люди после капитализма") она, демократия, является почти единственным действенным инструментом, препятствующим несправедливому, то есть несоразмерному приносимой пользе и потому неэффективному распределению ресурсов общества.

          Несправедливое распределение ресурсов общества мешает, например, возникновению у работников хозяйского ощущения — а ведь именно это ощущение и позволяет достичь максимальной заинтересованности работников в высоких результатах деятельности.

          Несправедливое, несовершенное распределение ресурсов также позволяет безнаказанно вкладывать средства и силы общества не в его развитие, а в неумеренное потребление, в излишнюю роскошь или даже в специализированные механизмы уничтожения типа военно-промышленного комплекса и армии.

          Современные члены общества, то есть биологические люди, увы, чрезвычайно склонны к тому, чтобы у них неконтролируемо разрастались личные потребности: потребности в десятках дворцов с толпами слуг, в сотнях автомобилей, в миллиардных счетах в заграничных банках, в личной охране — в том числе и в виде вооружённой ядерными ракетами армии и т.д.

          Если же потребности занявшего управляющее положение члена общества будут ограничены до разумного уровня (разумное ограничение потребностей — это как раз одно из наиболее реальных усовершенствований наших потомков-машин), а его связь с другими, с управляемыми им членами общества окажется полноценной и двусторонней, и информация о потребностях и возможностях этих управляемых станет адекватной, то надобность в демократии как в средстве удержания управленца от деспотизма — отпадёт.

          Повторяю: демократия сегодня выполняет чрезвычайно полезную функцию именно из-за настроенности нынешних членов общества, органических людей, в значительной мере не на совместное, а именно на индивидуальное существование.

          То есть демократия является механизмом, компенсирующим несовершенство членов общества нынешнего образца: вследствие их недостаточной приспособленности к совместному существованию (например, из-за их чрезмерной изолированности друг от друга) члены современного общества не имеют точного представления о положении друг друга. Что и позволяет существенному числу управленцев проявлять продолжительно некорректируемый эгоизм.

          В том же случае, если управление как распределение ресурсов и действий происходит чисто автоматически, то есть на основании чёткой программы, которая предполагает, во-первых, однозначное, стандартизированное восприятие объективных данных о состоянии целого, его частей и окружающей его среды, а во-вторых, однозначное реагирование на эти объективные данные, то произвол управляющей части может быть минимизирован. И потому демократия оказывается излишней — как не нужна она, например, мотору хорошей машины.

          Потребность в демократии — в том числе даже на последних этапах существования коммунизма — сомнительна ещё вот с какой позиции. Дело в том, что уже довольно скоро успехи производства, его тотальная автоматизация и пр. приведут к тому, что основные жизненные блага будут предоставляться всем людям по потребности (ибо, напоминаю, трудовые затраты людей на организованное распределение жизненных благ будут превосходить трудовые затраты на их, жизненных благ, производство).

          А значит, уже в этот ранний момент резко снизит свой градус деспотический потенциал управленцев. Тем самым деспотизм, неподконтрольность массам как инструмент привилегированного получения жизненных благ потеряет привлекательность. И тогда многие члены общества начнут, скорее всего, даже уклоняться от попадания на управленческие посты.

          Так что со временем общественно значимые решения будет принимать, возможно, не громоздкое сообщество наших потомков, а, как это происходит в совершенных целых, некий более или менее единый и специализирующийся на управлении машинный центр.

          Впрочем, если такой центр и появится, то далеко не сразу, а именно лишь со временем — ведь этому появлению будет препятствовать (за счёт работы механизма традиций) передаваемый по цепочке поколений "демократический" консерватизм нынешних людей.

          Итак, с одной стороны, хорошо обеспеченному жизненными благами обществу демократия по большому счёту станет вроде бы не нужна. Но, с другой стороны, в обществе существуют, как отмечено выше, традиции, программирующее влияние предков на потомков.

          Поскольку сегодня демократию особенно высоко ценят именно наиболее цивилизованные общества (а они-то как раз и будут в первую очередь переходить к коммунизму и к "машинизму"), то демократия может оказаться занесённой в число безусловных, не вызывающих ни малейшего сомнения ценностей, не подлежащих изменению установок.

          Кроме того, с демократией дело обстоит, скорее всего, не так просто, как описано выше. В будущем отпадёт потребность в демократии только как в механизме распределения дефицитных пока продуктов потребления. Однако в обществе грядущего может возникнуть не меньший дефицит на другие вещи, нужные для его нормального существования.

          Эти вещи — например, масштабные научные приборы или производящие их устройства, — мы, современные люди, считаем далеко не самым важным в жизни. Но в будущем, когда окажутся полностью удовлетворены очень волнующие нас первоочередные потребности в жизнеобеспечении, грандиозные научные приборы и связанные с ними производства, возможно, станут предметами большого вожделения конкурирующих общественных групп.

          Таким образом, субъекты общества грядущего начнут совместно, демократически решать остро стоящие для него, для общества, вопросы типа "Сколько производственных ресурсов выделим на строительство сети космических гамма-телескопов?" Или: "Будем ли ускорять на два года создание малого раздвигателя пространства?" Или: "Не пора ли закрывать программу утепления Солнца?"

          Приведу ещё один аргумент в пользу демократии, которая сегодня является средством соединения разделённых, в значительной мере независимо существующих субъектов. Вот этот аргумент: при "машинизме" все члены общества, существующие раздельно, дистанционно, независимо с позиций механики, фактически окажутся плотно слиты чем-нибудь вроде радиосвязи в практически единого субъекта.

          То бишь раздельность существования окажется в основном лишь видимостью, формальностью. А на самом деле, повторяю, общество при "машинизме" будет вне зависимости от своих организационных предпочтений вырабатывать решения только глубоко совместно.

          Если демократия, если совместное управление ресурсами общества не исчезнет, то тогда встают два вопроса. Первый: кто (или что) окажется субъектом этой демократии? Второй: каким образом будут появляться и исчезать гражданские права, то есть полномочия на управление обществом?

          Поначалу в рамках той традиции, что главные вопросы всегда решаются именно людьми, в руководстве обществом сможет участвовать только тот, кто был и остался человеком (был, понятно, органическим, а стал, понятно, машинным).

          Может показаться, что для получения гражданских прав, для включения в члены общества достаточно одного лишь обладания разумом. Но дело в том, что это только сегодня разум является дорогим, трудозатратным в производстве феноменом. В будущем же затраты на наделение существа разумом сильнейшим образом понизятся, и при отсутствии должного контроля можно будет заполнить, забить под завязку разумными существами хоть весь обитаемый мир.

          Поэтому общество грядущего, несомненно, наложит запрет на неконтролируемое создание разумных существ. Ибо каждый из носителей разума потребует особого к себе отношения: разумное существо со свободой воли, во-первых, нельзя уничтожать, а во-вторых, ему необходимо создавать комфортные, достойные условия существования (снабжать эффекторами и воспроизводственными ресурсами, предоставлять свободу передвижения и общения с такими же разумными существами и т.п.).

          Итак, при "машинизме" обществом поначалу станут руководить только те, кто, повторяю, были и остались людьми.

          Но ведь число живых людей и их машинных перевоплощений обязательно начнёт уменьшаться, поскольку даже максимальное отдаление смерти разумного существа отнюдь не избавит общество от постепенного уменьшения числа его членов: кто-то из них по тем или иным причинам — типа несчастных случаев или убийств, совершённых консерваторами — всё равно будет выходить из строя.

          Поэтому рано или поздно непременно встанет и найдёт своё решение вопрос о включении искусственных разумных существ в число членов общества, в число обладателей гражданских, управленческих прав. Кроме того возможно, что искусственные разумные существа станут получать права на участие в руководстве обществом в качестве поощрения за значительные общественные достижения — например, за героическое участие в особо рискованных исследованиях. Либо за готовность быть переделанными на безусловно человеческий, глубоко социальный, гражданский лад.

          Конечно, это маловероятно, что новые права искусственных разумных существ сразу окажутся полноценными (ведь от традиций обычно отходят постепенно) — поначалу эти права по ряду параметров наверняка будут ограниченными.

          Но со временем выявятся следующие вещи.

          Во-первых, живые, немодифицированные люди начнут безнадёжно отставать в уровне понимания тех всё более и более сложных проблем (одна из них — успевать за "совершенствующими" реформами коммуникации, постоянно проводимыми машинной частью общества), которые будут предлагаться им для решения.

          Создастся примерно такая же ситуация, как если сегодня в число избирателей были бы включены дикие обезьяны — всего лишь на том основании, что люди произошли от диких обезьян. Так что биологические люди, скорее всего, сами предпочтут выйти из демократического процесса.

          (Конечно, немодифицированных, отсталых живых людей наверняка будет технически возможно подключать к каким-нибудь усилителям интеллекта или прямо к машинному разуму. Но ведь немодифицированные люди окажутся, скорее всего, самими упёртыми консерваторами. То есть субъектами, не желающими идти ни на какие технические усовершенствования. Хорошо ещё, если они позволят сделать себя вечно здоровыми и нестареющими.)

          Во-вторых, число важных участков воспроизводственного механизма, требующих разумного руководства, станет постепенно увеличиваться — следовательно, потребуется возрастающее число разумных и ответственных руководителей. А сия ответственность лучше всего обеспечивается как раз участием в постоянных принятиях общественно важных решений, постоянным и заинтересованным наблюдением изнутри за перипетиями управленческого процесса.

          Таким образом, в будущем столкнутся две тенденции.

          Первая — давать управленческие права по традиции, по "наследству", по "титулу", по "благородству" происхождения от человеческих предков.

          Вторая — давать управленческие права по мощности вычислительного устройства, по величине интеллекта, по надёжности в деле выбора оптимального решения. Последние же качества станут определяться местом, занимаемым в обществе, в его воспроизводственном механизме.

          Ведь новый мир, напоминаю, будет Террой Удобией, в нём окажется достижимым почти всё — в том числе и быстрое наделение при надобности заказанными качествами, интеллектуальными мощностями.

          Понятно, что победить первую тенденцию-традицию (гражданскими правами будут обладать только наследники органавтов) окажется довольно трудно. Но со временем восторжествует, безусловно, именно вторая тенденция (гражданскими правами будут обладать только полезные и ответственные части общества).

          Повторяю: правоспособность разумного существа в итоге начнёт определяться не по его происхождению, а по его функции, по его полезности для существования всего общества.

          Но кто станет определять полноправие того или иного существа? Понятно, кто — остальные правоспособные субъекты (то есть тут начнёт применяться так называемая "кооптация"). Кого они решат сделать полноправным, тот таковым и будет. И это, кстати, окажется ещё одним вопросом, решаемым демократическим образом.

          Мы, нынешние люди, привыкли к ряду явлений, которые кажутся нам незыблемыми — например, к низкой скорости усвоения разумным существом знаний, к неизменности его личностного фона, к высоким трудозатратам при устранении личных недостатков и обретении личных достоинств.

          Но уже в ближайшее время, когда учёные наконец создадут искусственный интеллект, трудоёмкость всех этих непростых сегодня преобразований сильно уменьшится. То есть можно будет очень легко менять свойства личности машинного разума и объёмы его знаний.

          Как мне кажется, люди пока мало что делали для появления искусственного разума — при желании его можно было создать ещё лет тридцать-сорок назад. Но вместо искусственного интеллекта компьютерщики до сих пор выпускают, увы, только услужливые программки, настроенные на оказание помощи интеллектуальным лентяям в их лентяйских делах.

          Когда смотришь на экраны нынешних компьютеров, на кучи хитрых цветных значков, усыпающих эти экраны, то создаётся впечатление, что за данными значками прячется нечто ужасно дельное и продвинутое.

          Однако когда начинаешь выяснять, что же за этими внешне мудрёными значками реально находится, то чаще всего оказывается, что за ними скрывается какой-нибудь обмен замечаниями типа "Аффтар жжот" или "Бу-га-га". А то и просто набор так называемых "смайликов".

          В Стране Удобии плоды интеллектуальной деятельности такого уровня, несомненно, уйдут в прошлое. Почему?

          Во-первых, мощные вычислительные устройства будут нацелены на решение действительно важных, больших задач. А не на облегчение контактов для праздных тупиц.

          Во-вторых, как это уже неоднократно отмечалось, возможность серьёзно повысить свой интеллект, перестать быть умственно отсталым или ограниченным в знаниях появится у каждого разумного существа.

          Однако не может ли случиться так, что кто-то, уже став человеком-машиной, не пожелает умнеть (тот же, кто не захочет стать машиной — вообще отрезанный ломоть, его незачем особо и обсуждать)? Да, такое вполне реально.

          Но захочет ли само общество мириться с подобным положением дел? Будут ли ему самому нужны механические дебилы — тем более, наделённые всеми правами на руководство обществом?

          Значит, в будущем встанут вопросы об уровне контроля общества за своими членами и о мерах, принимаемых в тревожных случаях.

          Как мне представляется, в Стране Удобии, где будет технически возможно почти всё, перед членами общества возникнет множество опасных соблазнов. Например, соблазн уйти от не всегда приятных воздействий реальности в мир электронаркотиков.

          Кроме того, в грядущем наверняка не исчезнет опасность массового вандализма, примером которого сегодня является создание и распространение десятков тысяч компьютерных вирусов.

          Возможными окажутся и другие, пусть и не столь опасные злоупотребления. Например, избыточные, не одобренные обществом затраты ресурсов на те или иные исследования. Или даже сами чрезмерно рискованные эксперименты.

          Выше я уже написал, что в будущем обществе, вопреки существующей ныне традиции не влезать физически в чужие мозги, лентяев начнут переделывать "в трудоголиков, подсоединяя к ним некие "влюбители" в труд".

          То есть общество будущего не постесняется отказаться от ряда откровенно вредных для него традиций. Типа стыдливого игнорирования тревожных особенностей поведения своих членов или запрета на действенный контроль этого поведения.

          Вообще, в некоторых целых типа организмов или муравейников такой контроль является совершенно обычным делом (правда, муравьи и клетки предпочитают не модифицировать, не исправлять, а просто уничтожать коллег, резко и опасно отличающихся от большинства).

          Так что действенный контроль, без сомнений, не будет считаться зазорным и в обществе грядущего. Тем более что для всех членов общества он окажется равным. То есть через этот контроль никто не сможет получать преимуществ — как это чаще всего происходит в области контроля за людьми сегодня, в нынешних, увы, не очень совершенных обществах.

          Отношения членов общества будущего примут примерно такой же тесный характер, как сегодняшние отношения близких родственников. Которые просто обязаны вмешиваться в дела друг друга, если замечают возникновение угрозы для совместного существования.

          Конечно, упёртость одного члена общества в собственном дебилизме или в желании бездельничать — это не самая большая угроза для нормального существования общества будущего.

          Но что настанет, если подобные отклонения в поведении примут массовый характер? Сие будет уже серьёзной опасностью. С которой лучше бороться прямо в зародыше.

          Скорее всего, максимально правоспособными, то есть имеющими возможность делать почти всё, что заблагорассудится (но при этом строго полезное для общества), будут только проверенные, "сдавшие экзамены", внутренне дисциплинированные, полностью социально настроенные члены общества. Их права окажутся максимальными в том плане, что этих членов общества будут очень редко и мало регулировать, переделывать их устройство извне.

          А не выдержавшие ещё экзаменов, то есть социально несовершенные члены общества, — например, живые перволюди — значительные объёмы прав смогут получить лишь в том случае, если, повторяю, позволят переделать себя на более совершенный лад. То есть такие социально несовершенные перволюди будут вольны не соглашаться на социально выгодную переделку. Но тогда уж им придётся соглашаться и на неполноправие, то есть на запрет участвовать в принятии ряда управляющих обществом решений.

          Сегодня люди много действуют анонимно — например, часто бывает, что никому не известно, кто спас девочку при пожаре, кто помог старичку перейти через дорогу, кто покормил голодную собачку и т.д.

          Но, с другой стороны, анонимными остаются и другие дела: кто разбил лампочку в подъезде, кто разыграл милицию сообщением о несуществующем взрывном устройстве, кто запустил по миру компьютерный вирус, кто взломал через интернет чужой компьютер, кто убил старуху-процентщицу и т.д. Что характерно, последние действия на 99,9% обусловлены именно анонимностью. Ведущей к избеганию справедливого наказания.

          Соответственно, с анонимностью действий нужно покончить. Как? А так, что общество уже и сегодня неплохо было бы пронизать контролем (при помощи видео- и аудиозаписей, детекторов папиллярных узоров, сетчаток, кредитных карт с их уникальными номерами) за физической и за информационной деятельностями каждого — повторяю, каждого без исключения — его члена.

          Ещё в большей степени последнее относится к обществу будущего: ведь в нём, несомненно, повысятся, с одной стороны, возможности каждого его члена, а с другой стороны, возможности обеспечить максимально полный контроль за каждым членом общества.

          Значит, контроль в будущем обществе должен быть не таким топорным, что к проблемным объектам не подпускают проблемных субъектов, однако сами эти проблемные субъекты остаются нераспознанными, анонимными. Нет, придётся наладить чёткое отслеживание каждого члена общества. То есть, повторяю, покончить с неавторизованностью любых действий.

          А вот ещё один вопрос: почему разумные машины, то есть люди-машины, будут трудиться? Сегодня машин "принуждают" трудиться биологические люди — поскольку людям это выгодно. Но когда биологических перволюдей уже почти не останется, а у машин появится разум с его свободой воли, то что тогда заставит машины работать?

          На кого-то другого — например, на биологических перволюдей — удобленники, то есть люди-машины переложить работу не смогут. Поскольку биологических перволюдей, напоминаю, почти не останется. К тому же биологические люди всегда были слабыми, несовершенными работниками.

          А кроме того, все удобленники, несомненно, будут изначально запрограммированы заботиться о последних, об оставшихся биологических перволюдях, всячески потакать им в разных неопасных чудачествах.

          Значит, работать придётся самим людям-машинам. Но все ли машинные люди станут работать? Конечно, все — зачем же нужны машины-бездельницы? А все ли они будут испытывать постоянное и неугасимое стремление к работе?

          Жизнь целых типа муравейников показывает, что сами по себе деятельны, по уши влюблены в активность всего лишь 5-6% рабочих особей (это так называемые "разведчики"). А остальных особей в плане работы приходится время от времени понукать.

          В таком процентном распределении по стремлению к деятельности имеется следующий смысл: все члены сообщества и не должны быть разведчиками. Ибо сие окажется просто опасным для существования — если все разбегутся по исследовательским программам. Ведь нужно, чтобы у целого оставался достаточный запас ресурсов и для рутинной работы по воспроизводству.

          Перенесётся ли данная закономерность на общество удобленников, то есть окажется ли особо деятельным лишь их меньшинство? Да, перенесётся. Меньшая часть машинных людей будет исследовать окружающий мир или ломать свои процессоры над управленческими проблемами, а бо́льшая часть разумных машин будет увлечённо решать те текущие производственные задачи, на которые их нацелят исследователи и управленцы.

          Возможно, что описанными функциями — одни занимаются одними проблемами, другие занимаются другими проблемами — члены общества будущего станут время от времени меняться друг с другом.

          Известно, что точно за такой же обмен функциями между, к примеру, производственниками и учёными — правда, совершаемый прямо сегодня, при нынешнем явно ещё недостаточном уровне развития технологий — выступают некоторые социальные экстремисты.

          Но в Стране Удобии подобный обмен функциями между сильно различающимися работниками окажется уже вполне реальным. Поскольку его позволят совершать успехи развития удобленников: во-первых, у последних появится возможность без особых проблем повышать или понижать способности к той или иной деятельности. Во-вторых, у людей-машин появится возможность без особых проблем повышать или понижать побуждения к той или иной деятельности. А в-третьих, у разумных машин очень легко будет происходить запись и стирание информации, опыта.

          Кстати, именно по данной причине — что учиться, то есть усваивать, записывать себе информацию все станут почти мгновенно, и запись воспоминаний у одних не будет отличаться от записи воспоминаний у других — нужда в обмене функциями всё-таки, скорее всего, отпадёт. Сама собой.

          У нас, у биологических людей, есть одно слабое место: склонность избегать насилия. И этим обстоятельством сами же биологические люди успешно пользуются как главным, как решающим фактором в деле достижения возможно более эффективного устройства общества. Ещё раз: в обществе биологических людей насилие играет важную положительную роль — роль усилителя выгоды-невыгоды для общества тех или иных человеческих действий.

          А вот все машины у нас пока управляются напрямую — рычагами и кнопками. Но при переходе в машинное состояние члены общества, конечно, перестанут управляться напрямую. И в то же время на них уже не получится воздействовать угрозами примитивного насилия.

          Значит, у наследников людей потребуется создать новые слабые места. Воздействуя на которые, членов общества можно будет стимулировать к выгодному для общества поведению.

          Стимулами к выгодному для общества поведению у машинных людей, скорее всего, станут программы, сходные с нашими, с биологическими положительными ощущениями, с чувством удовольствия. (Разумеется, это машинное удовольствие окажется, как и у всех живых существ, постепенно затухающим. Ибо незатухающее удовольствие не возвращает к реальности, на которую и нужно ориентироваться.)

          Субъекты "машинизма", несомненно, сразу договорятся, за что будут получать эти положительные стимулы.

          Поскольку в сексе и в поедании органики надобность у удобленников отпадёт, старинные программы получения удовольствия от подобных занятий придётся приглушить или даже вообще ликвидировать.

          Скорее всего, стимулирование членов общества удовольствием будет иметь место как результат массового одобрения за полезные для большинства достижения.

          Само же это массовое одобрение станет возможным, понятно, только при взаимном и максимально полном контроле, то есть, как отмечалось, при устранении анонимности, при полной опознанности действий, при их чёткой авторизованности.

          В одних, в менее важных случаях стимулирующее субъекта одобрение окружающих отливать в форму демократического решения — не потребуется.

          Но в тех случаях, когда члена общества нужно будет заметно улучшить, — несомненно, потребуется демократическая процедура. И это, кстати, очередной аргумент в пользу сохранения демократии в обществе грядущего.

          Повторяю: каждый член общества в обязательном порядке окажется снабжённым — как важнейшим стимулом — позывом остро зависеть от оценок общества. Что, безусловно, потребует модификации, усовершенствования старых членов общества.

          Однако, с другой стороны, у людей-машин будет широко распространено и самоуправление аналогами наших эмоций. То бишь самоуправление положительной стимуляцией, самоуправление способностью получать удовольствие от любой заданной деятельности.

          Ведь мир будущего — это, повторяю, Терра Удобия. То есть там, напоминаю, всё окажется крайне удобным, приятным, крайне вдохновляющим для её обитателей. Крайне приятным, повторяю, в том числе и благодаря возможности индивидуально настроить себя на ловлю кайфа (конечно, установленного, а не опасно-наркотического образца и объёма) от любой, даже от самой монотонной и бесперспективной деятельности. Типа выполнения роли столба в вековом заборе.

          Таким образом, у членов общества грядущего окажутся действующими три принципиально разные системы стимуляции.

          В рамках первой системы стимулы члену общества сможет устанавливать и менять, например, сразу всё общество. То есть это будут основополагающие настройки.

          В рамках второй системы стимулы члену общества сможет устанавливать и менять часть общества, то есть большинство окружающих машин. Эта вторая система стимуляции будет касаться, повторяю, одних лишь социальных настроек члена общества. И в эту систему стимуляции ни один член общества самостоятельно влезать не сможет.

          Но зато в рамках третьей системы стимуляции каждый член общества сможет легко сам себя настраивать на ловлю кайфа от любой деятельности, не отражающейся отрицательно на окружающих.

          Есть ли польза от того, что человечество говорит сегодня на множестве языков? Некоторые специалисты утверждают, что, во-первых, это, мол, просто трагедия, когда исчезает тот или иной язык, а во-вторых, человечеству для отражения всех красок мира нужно, дескать, как можно больше языков.

          Но от исчезновения языков, дублирующих знаковых систем, ещё никто вроде бы не пострадал. Например, принятие к использованию медиками и зоологов латыни во многом ликвидировало стены научного непонимания. А вот использование лётчиками "двуязычных" мер длины (метров в Европе и футов в США), напротив, привело к падению самолёта, когда экипаж посчитал высоту, которую прибор указывал в футах, за высоту в метрах. То бишь на самом деле особой трагедии в исчезновении избыточных языков и вообще знаков — нет. А настаивание на обратном суть лишь не подкреплённые фактами эмоции.

          Что же касается отражения всех красок мира, то для такого отражения требуется не как можно большее число громоздких языков, а просто возможно большее число символов с разными значениями. Которые входят в состав всего лишь одного языка.

          Наличие множества языков приводит только к большим задержкам в передаче или даже вообще к полной непередаче ценной информации от одной культуры к другой. А также к высокозатратному содержанию целой армии переводчиков, учителей, авторов и редакторов всевозможных пособий.

          То есть наличие множества языков — феномен явно вредный, экономически невыгодный. И в Стране Удобии от данного вредного феномена, я уверен, смогут почти мгновенно избавиться.

          Почему сегодня человечество говорит на множестве разных языков? Только потому, что каждый из них приходится очень подолгу учить.

          Именно по этой причине выученный язык представляет собой большую ценность для его носителя. Во второй или в третий раз проделывать полный цикл по запоминанию всех тонкостей языка мало кто соглашается. Потому-то каждый человек и осваивают всего лишь тот особый язык, которому его, человека, по традиции обучает его особое окружение.

          Когда же это особое окружение — в виде родителей (а их при "машинизме" уже не будет, ибо размножением удобленников займётся специально уполномоченный на это дело центр) или школы (она тоже больше не понадобится, поскольку процесс длительной передачи информации канет в небытие, как сон — в коем машины, понятно, тоже не нуждаются) — исчезнет, то машинные люди начнут загружаться одной-единственной принятой на тот момент во всём машинном обществе системой символов (нечто подобное, кстати, можно обнаружить уже и сегодня — это, например, так называемые "общечеловеческие ценности").

          Сия система символов будет серьёзно отличаться от нынешних языков — причём, конечно, в лучшую сторону. К тому же разумные машины достаточно часто станут проводить в отношении этой системы символов совершенствующие реформы. Поскольку, напоминаю, переобучение в Стране Удобии окажется очень лёгким делом, простой и быстрой перезаписью информации. А вот биологические перволюди, как это уже отмечалось выше, за такими реформами коммуникации поспевать не смогут.

          Конечно, единообразным для всех членов общества окажется не только язык, но и прочие средства жизнеобеспечения: параметры питающего тока, величины и формы разъёмов для подключения, единицы учёта жизнеобеспечивающих затрат и прочих измерений. Вообще, сколько можно терпеть эти вызывающе нелепые баррели и бушели, левостороннее движение или разницу в ширине железнодорожных полотен?

          Я уже написал выше, что в устройстве общества удобленников будет гораздо больше проявлений целого, чем в устройстве современного общества органических людей. В частности, речь у меня шла об узкой специализации всего лишь одной части будущего общества на функции размножения. Сие значит, что при "машинизме" в обществе появится единый центр разработки-стандартизации-размножения. Этот центр, чьей целью станет внедрение разработок (в том числе и разработок новых стандартов), будет время от времени рассылать свои достижения на места.

          В производстве-распределении будущего, в отличие от настоящего времени, когда многие оценки определяются затратами и экономией труда людей, всё начнёт зависеть от экономии производственно-энергетических ресурсов.

          То есть производство при "машинизме" окажется организованным действительно рационально. Возможно, появится несколько "стоимостей" как выражений затрат различных видов машинной деятельности, и при планировании они будут сравниваться друг с другом — как курсы нынешних валют.

          Ускорит ли процесс расселения нашей культуры по Вселенной так называемая "проблема запасных цивилизаций"? С той точки зрения, которая существует сегодня, — надо, мол, "посеять" в галактиках побольше резервных культур, чтобы хоть какая-то из них выжила в случае глобального ядерного конфликта — реализовывать программу запасных цивилизаций не потребуется. Ибо нынешнее ядерное противостояние, несомненно, исчезнет в самом недалёком будущем.

          Но ведь цивилизации могут погибать и по другим причинам: в результате природной катастрофы, эпидемии киберболезни, неудачного глобального научного эксперимента, атаки террористического подполья — в крайнем случае даже в результате агрессивного инопланетного вторжения. Поэтому резоны расселять цивилизации по Вселенной "про запас" будут значительными даже после всеобщего умиротворения.

          Передвигаться по космосу на дальние расстояния наши потомки станут, понятно, совсем не в том виде, какой чаще всего описывают нынешние художественные произведения и на какой ориентируются нынешние конструкторы ракет.

          То бишь по космосу не полетят никакие органические перволюди, в кораблях не окажется никаких полноразмерных пассажиров и громоздких средств их жизнеобеспечения.

          Мало того что наши потомки сами подпадут под действие такого фактора, как склонность к экономии ресурсов, — то есть наши потомки будут предельно миниатюризироваться, — но по космосу они начнут путешествовать ещё и в дополнительно свёрнутом до "зародышей" виде. Ибо такое уменьшение полезного груза в результате максимально плотной его упаковки позволит разгонять космические корабли до более высоких скоростей. И, следовательно, сокращать время масштабных путешествий.

          Каким окажется космический транспорт: аппаратами ли с установками, перерабатывающими межзвёздное вещество в энергию для движения; кораблями ли, посылающими на находящиеся впереди планеты зародыши заводов, которые будут изготавливать ракетное топливо и возвращаемые на корабли заправщики; зеркальными ли парусниками, разгоняемыми и останавливаемыми с помощью заранее расставленных по космосу цепочек направленных излучателей фотонов — предсказать пока, увы, невозможно.

          Для длительных и особо опасных миссий, риск погибнуть в которых будет намного выше, чем в благополучной Стране Удобии, инстинкт (программу) самосохранения разумных существ, как упоминалось примерно в начале этого текста, нужно будет либо ослаблять, либо делать управляемым.

          Запасные цивилизации, "расселённые" на слишком больших расстояниях друг от друга, в своём развитии, видимо, окажутся предоставленными сами себе.

          Впрочем, между собой они, понятно, установят электромагнитную связь, — что, возможно, позволит в какой-то мере унифицировать их "жизнеобеспечивающие" стандарты.

          Насколько далеко будут простираться границы одного общества, одной цивилизации? Предположу, что на такое расстояние, которое электромагнитный сигнал проходит туда и обратно за двадцать-тридцать лет.

          Ибо более длительные, чем 20-30 лет, периоды "бесконтактного" существования приведут к полной автономизации обществ грядущего в плане стандартов жизнеобеспечения и уровней развития.

          Как же станут в большинстве своём выглядеть жители Страны Удобии? Нет никаких сомнений: "удобленники" будут очень заметно отличаться от современных людей — как формой и поведением, так и размерами.

          Вообще, раздельность и мобильность существования членов грядущего общества предъявит к их устройству следующие требования: у них должны быть, во-первых, небольшой внутренний компьютер как средство текущего управления, во-вторых, органы чувств типа зрения или радиолокации, в-третьих, органы для обмена информацией (то есть в членов общества будет встроено что-нибудь вроде радиопередатчиков и радиоприёмников), с помощью которых, в частности, внутренний компьютер сможет при надобности связываться с основными хранилищами информации и с ускорителями её обработки, в-четвёртых, накопитель небольшого количества энергии, в-пятых, несколько энергоразъёмов для подключения к важным для существования устройствам и, в-шестых, относительно слабые манипуляторы для мелких перемещений, пролезаний — например, в рабочую или в транспортную оболочки.

          В рамках устранения анонимности поступков, то есть в рамках контроля общества за событиями, происходящими с каждым его членом, на последнем будут укреплены постоянно всё снимающие видеокамеры и прочие фиксирующие реальность устройства, а также либо записывающие показания этих устройств приборы типа нынешних автомобильных или охранных регистраторов, либо передатчики на записывающие приборы.

          Сегодня существует стойкое интеллигентское предубеждение против всеохватывающего контроля: такой контроль, мол, нарушает основные свободы личности, он может иметь место только в нехорошем, в тоталитарном обществе и т.п.

          Но всё дело в том, что в тоталитарном обществе, то есть в обществе, расслоённом на руководящих господ и на руководимых холопов, ни в коем случае не может быть действительно всеобъемлющего контроля. То есть контроля за всеми без изъятия. В тоталитарном, в несправедливом обществе контроль всегда имел и будет иметь далеко не всеобщий характер. Ибо господа, верхи этого общества сами всячески избегают малейшего контроля за собой. И, таким образом, в этих обществах унизительным образом контролируются исключительно низы, холопы.

          Соответственно, не нужно путать полностью самоуправляемое общество будущего с современными обществами, управляемыми сверху и в интересах лишь этого верха. Но почему-то (скорее всего, по недомыслию горе-теоретиков) упорно именуемыми "тоталитарными". То есть в переводе на русский язык "характеризующимися тотальным контролем".

          Однако главное, что повлияет на облик жителей будущего, — это, как отмечалось, миниатюризация.

          Пусть сегодня, в начале XXI века, быстродействие вычислительных машин и увеличивается в геометрической прогрессии, и почти в этой же прогрессии уменьшаются размеры многих технических систем, но бесконечно долго темп этих изменений, конечно, не сохранится. То есть пределы быстродействия и миниатюризации рано или поздно окажутся достигнутыми, исследователи упрутся в них, как в стену.

          Тем не менее наши потомки всё равно смогут стать очень маленькими (а сделают они это, напоминаю, в первую очередь ради экономии ресурсов).

          Если инопланетяне существовали бы, то, прилетев на Землю будущего, скорее всего, увидели бы следующую картину.

          На большей части планеты обнаруживается девственная природа. А кое-где даже резвятся восстановленные животные с чёрных страниц Красной книги — вроде тарпанов, туров, додо, странствующих голубей или птиц моа.

          В то же время в разных цивилизационных условиях — от примитивных хижин до построек XXI века — живут относительно малочисленные биологические перволюди. Все они, понятно, жутко идейные, упёртые в нежелании перековываться на более прогрессивный лад: это так называемые "идейцы". Нежелание перековываться у разных племён идейцев имеет разные по форме, но всегда мистические, иррациональные по содержанию объяснения, то есть племенные мифы.

          Каждое племя идейцев верит в чисто своих божков, чаще всего почерпнутых из традиционной для Земли мифологии. А всех других божков, то есть божков других племён и времён, в том числе христианских, мусульманских, иудаистских, индуистских и пр., каждое племя считает, как это всегда и было в истории, демонами, силами зла.

          Укреплению верований идейцев очень способствует то, что выбранные ими для поклонения племенные божки время от времени (благодаря тайным стараниям могущественных людей-машин) вполне реально появляются перед идейцами и творят провозглашаемые в племенных мифах чудеса. А заодно, демонстрируя своим поклонникам необоримую силу, раз за разом побеждают на их глазах чужих, конкурирующих божков. То есть, как отмечалось, демонов.

          Со всеми идейцами, которые, конечно, уже почти бессмертны, точнее, не подвержены старости и прочим нынешним недугам, постоянно происходят "волшебные" вещи. Например, у идейцев мгновенно затягиваются раны от поливания их "живой" водой; неведомые силы, если идейцы достаточно усердно возносят мольбы, "чудесным образом" снабжают идейцев сверхнормативными благами (эти блага доставляют, например, огнедышащие драконы или зеленовласые русалки — которые на самом деле суть изделия завода № 420/012).

          А обычные, положенные идейцам по традиции блага появляются "из ничего", "вырастают" в специально отведённых строениях типа современных домиков для бога.

          Почти бесконечно выросшие возможности регенерации позволяют многим идейским племенам увлекаться такими занятиями, которые, в отличие от большинства современных увлечений, приводят к серьёзным физическим потерям.

          Эти занятия — то есть что-нибудь вроде жесточайших гладиаторских боёв, — скорее всего, носят ещё и ритуальный, жертвенный в свете поклонения божкам характер. Но благожелательно настроенные божки всё, что требуется, у пострадавших игроков более-менее быстро восстанавливают.

          В то же время в экваториальных районах планеты с виду без чьего-либо вмешательства работают космические лифты, в безжизненных местностях как бы сами собой действуют масштабные научно-исследовательские установки и т.д.

          Если инопланетяне спросили бы идейцев: почему, мол, кругом происходят самопроизвольные вещи? — то идейцы ответили бы, что и сами ничего толком не знают. Но ещё помнят, что на Земле некогда существовали впавшие во грех и про́клятые всеми благими силами "сыновья металлолома".

          Эти механические грешники постоянно проводили реформы своих стандартов — всегда в сторону уменьшения элементов их мира. И в конце концов сыновья металлолома (так идейцы в правоверном ужасе называют, понятно, людей-машин) просто исчезли из виду. Поэтому если сыновья металлолома существуют по сию пору, то их можно воспринимать только как невидимые, как "мистические" силы.

          Особо продвинутые идейцы даже уверены, что сыновья металлолома, превратившиеся в незримых волшебников, кишат на планете почти повсюду. И параллельно собственным делам постоянно заботятся об идейцах.

          В итоге инопланетяне выяснили бы, что идейцы, сами того не подозревая, живут в созданном удобленниками музее и работают там, как крокодил Гена, экспонатами: иногда для людей-машин, "отдыхающих" в рамках технологических перерывов, устраиваются экскурсии по идейским резервациям.

          Эти экскурсии вследствие их микроскопичности идейцы, понятное дело, даже не замечают. А вообще с идейцами постоянно работают машины-кураторы — при помощи приспособлений, имеющих вид самих идейцев.

          Время от времени кто-нибудь из идейцев — чаще всего, конечно, из недавно родившихся и наиболее умственно развитых — приходит к мысли, что, пожалуй, хватит прозябать в дикарстве рядом с высокоразвитой цивилизацией. И что, пожалуй, неплохо было бы влиться в число более продвинутых субъектов.

          Распознавшие это желание люди-машины вступают с потенциальным человеком (а идейцы, понятно, уже не люди, ибо не члены общества будущего — они по положению всего лишь нечто близкое к нынешним домашним любимцам) в личный контакт. И предоставляют потенциальному человеку возможность стать для пробы удобленником, чтобы познакомиться с их миром.

          Мир этот оказывается наполненным пониманием почти всего на свете, феерическим оптимизмом, радостью от постоянно достигаемых побед, ощущением поддержки массы друзей и пр.

          И в итоге соблазнённый людьми-машинами субъект навсегда исчезает для своих шибко идейных соплеменников.

          Продолжат ли в будущем существовать развлечения (сегодня они становятся всё более важным занятием: нынешние люди тратят на развлечения даже значительную часть рабочего времени)?

          Для ответа на этот вопрос желательно сначала разобраться: а зачем нужны развлечения и всем ли они нужны? Ведь, как известно, некоторые люди типа Леонардо или Эдисона в обычных развлечениях не нуждались: судя по всему, у таких людей максимально увлекательной была уже сама их жизнь, состоявшая почти целиком из захватывающей работы.

          То есть развлечения типа всевозможных игр, чтения книг, просмотра спектаклей и т.д. нужны только для улучшения настроения после разного рода скучных, тоскливых, однообразных занятий.

          Найдутся ли в Стране Удобии занятия, воспринимаемые машинными людьми как тоскливые? Сильно сомневаюсь. Всевозможные модификаторы настроения по желанию тружеников превратят даже самую однообразную работу в решение трудной, но жутко увлекательной задачи. То есть в будущем развлечения останутся только в том смысле, что просто сольются с обычной жизнью. Иными словами, "Понедельник станет начинаться в субботу", необходимость выходных пропадёт.

          В свете этого очень легко ответить на другой вопрос: будут ли люди-машины интересоваться искусством современного вида? В той форме, в какой подобным искусством сегодня интересуемся мы — удобленники интересоваться им, конечно, не будут.

          Вообще, наше искусство — это преходящий (от зарождения к достижению максимума в развитии и к дальнейшему угасанию) феномен. Почему?

          Во-первых, машинам искусство нынешних людей в его чисто антропоморфных формах окажется уже просто чуждо. А во-вторых, искусство нынешнего характера исчезнет потому, что для жутко умных людей-машин станет совершенно ясным, очевидным алгоритм, схема действий для вызова нашим искусством нужных биологических чувств.

          По этой причине художественные шедевры — шедевры с нашей нынешней точки зрения — удобленники смогут создавать вагонами. А значит, ценность явлений нашего искусства полностью исчезнет, упадёт до нуля. То, что мы считаем шедевром, перестанет быть уникальным феноменом, окрашенным необъяснимым, волшебным для нас, нынешних туповатых людей, талантом творца.

          Кстати, крайне возможно, что феноменами типа живописи, скульптуры, литературы, кино и т.п. перестанут увлекаться ещё наши органические потомки — ибо уже в ближайшие десятилетия в создании фантомных конструкций будут достигнуты огромные, небывалые успехи. Сравнимые, например, с нынешними достижениями ЭВМ в шахматной игре.

          Я имею в виду, что через тридцать-сорок лет развитие компьютерных ресурсов позволит каждому желающему создавать полноценные фильмы с совершенно неотличимыми от обычных людей запрограммированными на естественное поведение компьютерными персонажами.

          Не возникнет проблем и со сценариями — достаточно будет всего лишь вставить в компьютер идею-заказ, и литературная программа доведёт её до состояния гениального по нынешним меркам текста.

          То есть ценность даже самого большого ныне по себестоимости кинематографического искусства тоже окажется минимизированной. И тогда всем станет окончательно понятно, что главное — это вовсе не создать хороший фильм, а именно раскрутить его.

          Разумеется, текстовые художественные произведения — то есть, например, художественные книги — почти исчезнут как потребительский продукт также уже в ближайшее полустолетие. Поскольку все достойные тексты будут превращены в самодельные фильмы.

          Когда компьютерные технологии позволят обнаружить чётко формализованные критерии высококачественного художественного произведения, то автоматы, скорее всего, изучат все имеющиеся в доступе электронные художественные тексты. И выявят среди них лучшие по упомянутым объективным параметрам.

          И сильно сомневаюсь, что современные классики типа братьев Толстоевских, а также большинства шнобелевских лауреатов по литературе получат от беспристрастных машин те высокие оценки, которые им, классикам, до сих пор приписывает наша традиция.

          В то же самое время запоздало обнаружится множество качественных текстов, чьи авторы так и не добились должной раскрутки.

          У меня остались нерассмотренными ещё многие вопросы. Например, следующий: будут ли в высшей степени разумные машины подвержены суевериям? То есть сохранится ли в беспримерно рациональном грядущем иррационализм, сильно распространённый во все времена у нас, у биологических и слабых умишком людей? К сожалению, я не вижу никаких причин, чтобы иррационализм в обществе будущего исчез. Причём особенно трудно ему будет исчезнуть на уровне такой развёрнутой, масштабной иррациональной конструкции, как религия.

          Религия никогда не исчезнет, увы, прежде всего потому, что машины, поначалу бывшие обычными людьми, не пожелают меняться в направлении ликвидации некоторых важнейших для них и в то же время не опровергаемых непосредственной практикой представлений. Конечно, у машин возникнут некоторые затруднения в плане отправления религиозных культов, но с этой проблемой поборники религии, несомненно, уж как-нибудь сумеют справиться.

          Ну а кроме того, незначительные сомнения в материализме неистребимы вообще у любого познающего субъекта. Почему — подробно рассказано в тексте "В чём причины популярности иррационального?" (если быть кратким, то суеверие — это ошибочный вывод из очень важной, но в то же время сложно проверяемой практики). По данной причине у членов общества будущего появится даже множество новых суеверий.

          Когда всё то, о чём мы, современные люди, можем только мечтать, — вечное здоровье, невероятное расширение познавательных возможностей, счастье от правильных, от безопасных для нас самих и для общества действий и т.д. — будет достигнуто, то встанет вопрос: а в какую сторону нужно меняться дальше? Для ответа на него обитателям Терры Удобии придётся пересмотреть всю существующую сегодня систему ценностей.

          И отказаться от тех ценностей, которые реально являются второстепенными, преходящими. Пусть даже и видятся сегодня главнейшими.

          Например, для членов общества будущего навсегда станут пустыми звуками материнская любовь и вообще все родственные отношения, разделение на два пола и, соответственно, половая любовь, семейное и потому несовершенное, непрофессиональное воспитание (поскольку, как сие уже многократно отмечалось, в соответствии с устройством всех совершенных целых репродуктивная функция должна быть централизована и специализирована).

          Канут в прошлое и такие ценности, как любовь к родине, к своей нации, к главному учителю или к "Alma mater" и т.п.

          Ну а из оставшихся ценностей главной окажется сама Terra Udobia.

     20.09.2006

          1. После знакомства с Вашим текстом мои взгляды на коммунизм резко изменились. Вы правильно заметили, что у советских людей представления о коммунизме были идеализированными. И я тут не исключение.

          Лозунг "Каждому по потребностям" я воспринимал как удовлетворение именно всех потребностей каждого человека. А потому рисовал себе коммунизм как "райское" состояние, достигнуть которого можно только в далёком будущем.

          Но, действительно, откуда такая иллюзия? Ведь распределение продуктов общества по потребностям возможно при любом объёме общественного продукта. Другой вопрос, насколько полно потребности индивида будут удовлетворены?

          Коммунизм — это и есть, по сути, усовершенствованная и тотальная карточная система. Так что теперь мне уже не кажутся утопичными слова Хрущёва, что, мол, нынешнее (на тот момент) поколение советских людей будет жить при коммунизме. Такое вполне осуществимо.

          Северная Корея, похоже, максимально близка к подобному устройству общества (хотя и там, говорят, деньги в ходу и функционирует "чёрный" рынок).

          Оказывается, главным принципом коммунистического общества является не "Каждому по потребностям", а "От каждого по возможностям".

          Но что же будет стимулом к работе, если распределение общественных благ перестанет зависеть от вклада индивида? Кроме насилия или всеобщего зомбирования в голову пока ничего не приходит.

          2. Демократия в экономике, в отличие от политической демократии — это, на мой взгляд, далеко не лучший способ управления производством. Потому как очень сложно совместить цели большинства работников с достижением эффективности производства.

          3. Если Ваш прогноз о достижении бессмертия-нестарения в течение ближайших 50—100 лет сбудется, то это окажется концом развития цивилизации. И весь остальной прогресс, о котором Вы написали, тоже не будет достигнут.

          Дело в том, что до сих пор общество достаточно быстро менялось. Сознание новых поколений людей формируется в условиях общества и природы, изменённых авангардом предыдущего поколения. В результате сознание самого нового поколения всегда оказывается более подготовленным к функционированию в этом новом мире и способным изменять его успешнее, чем предыдущие поколения.

          Причём тут имеются два аспекта: физиологический и ментальный.

          Хорошо известно, что чем раньше человек начинает тренировки в определённом виде спорта, тем бо́льших успехов может в нём добиться. Сие, понятно, относится ко всему, что окружает нас в мире.

          Например, новые поколения, с детства общающиеся с компьютерами, существенно превзойдут предыдущие поколения в специфических навыках: в восприятия информации с экрана, в управлении мышью и пр. Да, сие часто станет выливаться просто в то, что новые поколения будут демонстрировать (и уже демонстрируют) феноменальные способности в каких-нибудь "стрелялках", и тягаться с ними в этом не сможет ни один современный геймер.

          Повторяю: в целом новое поколение окажется физиологически более подготовленным к существованию в мире компьютеров и бурных потоков информации.

          Вторая проблема уже не физиологическая, а ментальная. Сформировавшаяся личность почти неспособна меняться. А это означает неизменность образа мыслей, системы ценностей и т.д. людей, давно миновавших детство и юность. С определённого возраста человек становится консерватором.

          Поэтому общество, состоящее из одних лишь бесконечно старых консерваторов — оно органически неспособно к восприятию нового и прогрессивного. Так что бессмертие — это стопор развития.

          Кстати, я как раз наткнулся на упоминание об исследовании бразильских учёных, в котором при помощи компьютерного моделирования доказано преимущество сообществ со смертными членами над сообществами с бессмертными членами.

          4. Главной темой Вашего текста является "машинизация" будущего. Возможно, это спор только о терминах, но я категорически несогласен с утверждением, что будущее человечества небиологично. И, напротив, уверен, что биологичным окажется будущее не только человечества, но и самих машин.

          Создание механических роботов и стремление наделить косное железо интеллектом — сие всего лишь временный этап в развитии человечества. Ибо делать то, что возможно на данном этапе, — это самое примитивное занятие.

          За миллиарды лет эволюция создала наиболее совершенный механизм формирования думающих (или хотя бы двигающихся) существ, отбрасывать который просто глупо. Сие всё равно что заново изобретать велосипед.

          Вот когда человечество всерьёз доберётся до модификации генома живых организмов и заместит случайное изменение генов направленным — только тогда оно, человечество, за годы начнёт добиваться того, для чего природе потребовались миллионы лет. И доведёт биологические организмы до совершенства.

          Появятся машины с КПД выше любых механических двигателей, не ржавеющие, с авторегенерацией и даже с саморазвитием и с самообучением.

          5. Ну и, наконец, у Вас вырисовывается просто жуткая картина будущего. Сплошная утилитарность, а ради чего — непонятно. Сильно сомневаюсь, что естественное развитие общества ведёт именно к этому мрачному состоянию. Не хочу пускаться в спор по данному поводу, но если Вы окажетесь правы, то хорошо, что

          "...жить в эту пору прекрасную
          Уж не придётся ни мне, ни тебе..."

          Вадим, а Вам не приходило в голову, что если будет решена проблема старения, то проблема с возрастным консерватизмом трудной уж точно не окажется?

          Упомянутое Вами моделирование бразильских компьютерщиков, показавшее якобы преимущество популяции смертных, то есть стареющих организмов, над популяцией организмов бессмертных, то есть нестареющих, можно использовать в качестве аргумента только при нескольких некорректных допущениях.

          Прежде всего, при том допущении, что популяция нестареющих организмов, в отличие от организмов стареющих, прекратит либо сильно замедлит своё размножение. Если же скорость размножения (а значит, и изменения потомков) у нестареющих организмов не упадёт, то популяция этих нестареющих организмов получит, напротив, бесспорное преимущество перед популяций стареющих, а значит, слабеющих, менее здоровых организмов.

          Повторяю: если нестареющие организмы продолжат размножаться с высокой интенсивностью, то изменчивость новых, народившихся нестареющих организмов позволит эволюции, как обычно, оставлять в живых лишь лучших. Ибо потерявшие приспособленность к новым условиям нестареющие организмы будут нормально погибать. Погибать не от старости, разумеется, а от, например, холода, голода, засухи, ураганов, хищников и т.д. Тем самым нестареющие организмы с менее совершенным геномом, погибая, будут освобождать место для нестареющих организма с более совершенным геномом.

          Что там ни намоделировали бы компьютеризированные бразильцы, но мои отвлечённые теоретизирования подтверждаются тем упрямым фактом, что на нашей планете прекрасно существует огромный и разнообразный мир одноклеточных и вирусов. Где есть высокая скорость размножения, но нет никакой старости и, соответственно, смерти от старости. Сие, на мой взгляд, означает, что для процветания жизни старение и не нужно.

          Кроме того, популяция стареющих и способных интенсивно размножаться организмов получит преимущество над популяцией организмов нестареющих, но в то же время и неразмножающихся, лишь при дополнительном допущении, что особи из обеих этих популяций ведут именно индивидуалистический, а не общественный образ жизни.

          Конечно, при индивидуалистическом образе жизни в нестабильных внешних условиях наиболее эффективен такой механизм выработки нужных метаморфоз, который называется эволюцией и является активным поиском этих метаморфоз за счёт малости промежутков неизменного существования отдельных существ.

          И любая популяция индивидуалистических, но неспособных к размножению организмов, в меняющихся условиях действительно быстро вымрет. Но вымрет, подчёркиваю, по причине именно неразмножения, неоставления потомства. А вовсе не по причине нестарения.

          Повторяю: нестареющие неприспособленные многоклеточные существа будут погибать с вполне высокой скоростью — как, повторяю, в огромном количестве погибают нестареющие, бессмертные одноклеточные организмы. Но в случае хорошего размножения нестареющих многоклеточных существ эта быстрая гибель неприспособленных будет содействовать эволюции, адаптационному отбору, эффективному выживанию и оставлению потомства. Как это происходит, напоминаю, с теоретически бессмертными, но быстро размножающимися микроорганизмами.

          Впрочем, всё описанное выше касается, как отмечалось, только того случая, когда члены популяции ведут именно индивидуалистичный, не общественный образ жизни. Если же нестареющие существа стали уже частями общественного надорганизма, то им можно либо меняться крайне медленно, либо вообще не меняться.

          Например, такие общественные насекомые, как термиты за последние 250 миллионов лет практически не изменились, не эволюционировали (отпечатки их далёких, но очень похожих на них предков находят в древних осадочных отложениях и в янтаре). Постоянно нуждаясь в высоких температуре и влажности воздуха (которые имели место на Земле в юрский и т.п. периоды, то есть в периоды зарождения термитов как общественных насекомых), термиты тем не менее сегодня существуют даже в пустынях, то есть в местах с очень сухим воздухом. В том числе и в Средней Азии, где зимой температура иногда надолго опускается ниже нуля.

          Кстати, у общественных насекомых очень медленно (по масштабам мира насекомых, где средняя продолжительность жизни не превышает года) воспроизводится ещё и сам геном: ибо пчелиная матка живёт в среднем шесть лет, а царица муравьёв — целых двадцать.

          Повторяю: общественным образованиям типа сообществ термитов, муравьёв, голых землекопов и пр. можно уже вообще не меняться. Тем самым они будут вполне успешными даже при условии, наверняка некорректно заданном бразильскими компьютерщиками: бессмертные, нестареющие организмы с минимальным по интенсивности размножением.

          Ну и, наконец, в тексте "Терра Удобия" речь идёт не о таких безмозглых организмах (ничего тем не менее не потерявших бы от нестарения), как дикие общественные животные, а о людях с их разумом и с орудиями. А также об их ещё более совершенных потомках — людях-машинах.

          Я ведь специально дал тексту название "Терра Удобия" — тем самым пытаясь обратить внимание читателя, что в будущем всё обязательно станет максимально удобным, взаимопритираемым. То есть при необходимости без проблем изменяемым в нужную сторону (например, повторяю, возрастной консерватизм биологических людей наверняка окажется хорошо управляемым, подавляемым. А уж у людей-машин так и вовсе отсутствующим).

          Жалко, что Вы, Вадим, не обратили на этот нюанс внимания. И завели речь про эффективность чисто эволюционного приспособления к изменениям среды у неразумных индивидуально живущих организмов.

          Повторяю: свет не сошёлся клином на данных индивидуально живущих смертных многоклеточных, в мире широко представлены и другие, бессмертно-нестареющие одноклеточные существа, имеющие ничуть не менее эффективные механизмы противостояния изменениям внешней среды.

          Бразильские компьютерщики были вправе проигнорировать указанный факт, они были вправе сосредоточить внимание на любых выбранных моделях — в том числе и на конкуренции индивидуально живущих неразумных неразмножающихся организмов. Но Вы-то читали в "Терре Удобии" совсем про другие образования.

          И очень печально, что именно "Терра Удобия" оказалась причиной Вашего, Вадим, первого озарения:

          "Лозунг "Каждому по потребностям" я воспринимал как удовлетворение именно всех потребностей каждого человека. А потому рисовал себе коммунизм как "райское" состояние, достигнуть которого можно только в далёком будущем.

          Но, действительно, откуда такая иллюзия? Ведь распределение продуктов общества по потребностям возможно при любом объёме общественного продукта. Другой вопрос, насколько полно потребности индивида будут удовлетворены?"

          На всякий случай ещё раз подчеркну, уважаемый Вадим, что коммунизм характеризуется в первую очередь вовсе не потребительским изобилием. А демократией в экономике.

          Тем не менее потребительское изобилие при коммунизме, скорее всего, будет реализовано очень широко. И, конечно, станет выглядеть вовсе не так печально, как нарисовано в Вашем озарении: мол, распределение начнёт осуществляться просто с ориентацией на потребности (в смысле — всё то, что не является предметом потребности, распределяться не станет; иными словами, в круг распределения будут включены одни лишь блага, а не, слава КПСС, всякий мусор). Но эти потребности, дескать, совсем не обязательно окажутся удовлетворёнными полностью.

          Однако разве неполное удовлетворение потребности можно назвать потребительским изобилием? Изобилие предполагает именно полное удовлетворение потребности, то есть устойчивое наличие потребительских излишков.

          Конечно, как отмечалось в "Терре Удобии", потребительский коммунизм в плане производства не будет всесильным — то есть окажется ограничен законами материального мира.

          Иными словами, коммунистическое общество не сможет удовлетворять потребности в принципиально ограниченных ресурсах типа природных алмазов по тысяче карат, типа подлинников Леонардо, типа дворцов-музеев вроде Лувра или Сан-Суси, типа звезды по имени Солнце (у кого-нибудь, глядишь, возникнет потребность погасить его или отбуксировать в другую галактику) и т.п. Равным образом коммунистическое общество не сможет удовлетворять потребности в несуществующих ресурсах типа поста диктатора Вселенной, ступы Бабы-Яги, машины времени, карманного ликвидатора материи и т.д.

          Но зато коммунистическое общество сможет полностью удовлетворять такие потребности, предметы которых сегодня, увы, ещё ограничены. То есть потребности в удобных многокомнатных квартирах в многоэтажных домах, потребности почти в любой еде, потребности практически в любых автомобилях, в космических путешествиях, в искусственных тысячекаратных алмазах и т.п.

          Ибо размножение перечисленных благ, повторяю, не противоречит природным законам. И при достаточном развитии орудий всё это можно будет произвести в нужном количестве.

          Что касается Ваших, Вадим, слов

          "Но что же окажется стимулом к работе, если распределение общественных благ перестанет зависеть от вклада индивида? Кроме насилия или всеобщего зомбирования в голову пока ничего не приходит".

то Вы, судя по всему, просто недостаточно гостеприимно приглашали в свою голову ответы на интересующие Вас вопросы.

          Во-первых, в самих по себе насилии и всеобщем зомбировании ничего смертельно страшного — нет. Тут всё зависит от тех целей, для достижения которых употребляются данные действительно не шибко приятные средства.

          Например, только насилие может остановить абстинентного наркомана, рвущегося любой ценой добыть новую дозу. А всеобщее зомбирование вполне приемлемо для подъёма народов типа евреев или славян на сопротивление войскам чистокровных арийцев.

          Впрочем, как уже написано в "Терре Удобии", при коммунизме в полезных для общества целях (вопрос об этой пользе станет решать, понятно, само общество), скорее всего, будут применяться и куда более радикальные средства, чем насилие или всеобщее зомбирование — например, подключение к управляющему устройству (мозгу) отдельной особи особого "влюбителя" в полезную для общества деятельность.

          Во-вторых, для стимуляции к общественно полезной деятельности вполне подходят и другие средства — если можно так выразиться, "нематериального", некорыстного характера.

          Вспомните замечательную реплику одной из героинь оперетты "Летучая мышь": "Господин директор, я люблю театр настолько сильно, что готова играть у вас самые больши́е роли за самое маленькое жалование".

          Да и в Древнем Риме времён республики люди, занимавшие главные общественные посты, почти всегда платили народу за эту честь — то есть за честь занимать общественные посты — устройством на личные средства массовых пиров, празднеств, хлебных раздач и гладиаторских боёв.

          А что заставляло лично Вас, Вадим, тратить силы и нерабочее время на популяризацию теории относительности, на создание теории тренировки и на решение загадок подъёма штанги от груди? Никто ведь не давал Вам за это ни денег, ни карточек на получение дефицитных продуктов.

          Так что, полагаю, стимулы, подобные указанным выше, вполне могут быть использованы и при коммунизме, когда исчезнет надобность добывать хлеб насущный в поте лица своего. То есть органические люди и их наследники-машины продолжат стремиться либо заслужить результатами своей деятельности всеобщее одобрение, либо просто удовлетворить свой исследовательский инстинкт решением очередной заковыристой природной или технической задачи.

          Что же касается механического, отупляющего труда, то он, понятное дело, будет полностью поручен в Стране Удобии механизмам, не реагирующим на тупость этого труда.

          Во втором пункте своих возражений Вы, Вадим, написали, что

          "Демократия в экономике, в отличие от политической демократии — это, на мой взгляд, далеко не лучший способ управления производством. Потому как очень сложно совместить цели большинства работников с достижением эффективности производства".

          Я согласен с Вами в том плане, что для нормального функционирования демократии её субъекты должны созреть: например, в негражданском, в незрелом обществе демократия чаще всего используется либо для отказа от неё (диковатые люди голосуют за свёртывание самоуправления, за несменяемость вождя и пр.), либо — что гораздо хуже — в разрушительных целях. То есть демократический процесс иногда является затравкой, например, к гражданской войне.

          Но в "Терре Удобии" написано всё же не о нынешних полудиких временах, а о довольно далёком будущем. То есть я хорошо понимаю, что сегодня для демократии в экономике на нашей планете места ещё почти нигде нет. И потому попытки всюду ввести её, скорее всего, закончатся плачевно.

          Мало этого, на большей части нашей планеты нет места даже для демократии в политике (как наглядно показывают примеры Китая, России, Ирака, Афганистана и т.д.).

          Но ведь там, где демократия в политике всё же есть, люди, как правило, добиваются максимальных на сегодня трудовых и жизненных успехов. Так что если субъекты демократии уже созрели, то она, политическая демократия, даёт максимальные (из имеющихся пока) стимулы к созданию эффективного производства и управления им.

          Ещё бо́льших успехов люди, несомненно, будут добиваться при демократии в экономике. Этому уже имеются кое-какие материальные подтверждения вроде израильских кибуцев или американских предприятий, в рассрочку проданных трудовым коллективам в рамках государственной программы ЭСОП.

          (Вот книга некоего Джека Стэка "Алхимия прибыли", в которой описывается история создания и бурного развития одного из таких предприятий, организованного на развалинах обанкротившегося ремонтного подразделения американского автостроительного гиганта "Интернейшнл харвестер".)

          При появлении достаточного навыка общественного взаимодействия (который, не спорю, вырабатывается у современных взрослых людей с немалым трудом) сохозяева начинают вполне адекватно оценивать выгоды от тех или иных проектов совместных действий. И почти всегда выбирать проекты, направленные на умножение общего богатства, а не на примитивную растащиловку.

          А вот ещё один аргумент в пользу того, что людей сильнее стимулируют именно общие, именно коллективные достижения: хотя мне жутко не нравятся футбол и хоккей, я всё же не могу не признать, что радости от общих побед в этих видах спорта у людей гораздо больше, чем от индивидуальных побед в моей любимой тяжёлой атлетике. Вспомните, как долго (на мой взгляд, даже неприятно долго — но вряд ли стоит подозревать больши́х спортсменов в тотальном гомосексуализме) обнимаются и вешаются друг на друга после каждого забитого гола футболисты и хоккеисты.

          В четвёртом пункте своего сообщения Вы возразили мне:

"...я категорически несогласен с утверждением, что будущее человечества небиологично. И, напротив, уверен, что биологичным окажется будущее не только человечества, но и самих машин.

          Создание механических роботов и стремление наделить косное железо интеллектом — сие всего лишь временный этап в развитии человечества. Ибо делать то, что возможно на данном этапе, — это самое примитивное занятие.

          За миллиарды лет эволюция создала наиболее совершенный механизм формирования думающих (или хотя бы двигающихся) существ, отбрасывать который просто глупо. Сие всё равно что заново изобретать велосипед.

          Вот когда человечество всерьёз доберётся до модификации генома живых организмов и заместит случайное изменение генов направленным — только тогда оно, человечество, за годы начнёт добиваться того, для чего природе потребовались миллионы лет. И доведёт биологические организмы до совершенства.

          Появятся машины с КПД выше любых механических двигателей, не ржавеющие, с авторегенерацией и даже с саморазвитием и с самообучением".

          Вадим, Ваше ссылка на миллиардолетнюю биологическую эволюцию выглядит, на первый взгляд, очень весомой.

          Но по-настоящему полновесным аргументом в пользу перспективности органических структур в сравнении со структурами неорганическими было бы следующее утверждение: у природы имелось несколько способов создания самоорганизующихся структур, и она устроила между ними соревнование, в котором победила именно органическая основа жизни.

          Однако это утверждение, увы, не соответствует действительности. Ибо на создании органической жизни природа сосредоточила свои ресурсы сразу, изначально. То есть никакой конкуренции с неорганикой в этом плане не было.

          Судя по всему, природа создала органическую жизнь только потому, что просто ограничена в возможностях. То бишь путь сотворения сразу неорганической жизни для косной природы либо вообще закрыт, либо существенно более труден, чем путь сотворения органической жизни.

          Что, в общем-то, совершенно обычное явление: корабли изначально делались из дерева, но самыми совершенными на данный момент являются корабли из углепластика; оружие сначала было каменным, потом медным, потом бронзовым, потом стальным. То же самое касается и самолётов (от дерева к алюминиевым сплавам и к тому же углепластику), и средств письма (от песка на берегу или каменной стены к экранам компьютеров), и запоминающих устройств (от абака к чипам), и источников света (от костра или лучины к светодиодам) и т.д.

          Законы развития технических систем, обнаруженные Г.С.Альтшуллером, свидетельствуют именно об этом: каждая система, в набор характеристик которой в числе прочего входит и основной её материал, рано или поздно устаревает и заменяется новой системой с её новым материалом.

          Вадим, если использовать в качестве основного материала для конструирования наших потомков водные растворы белков, то придётся отказаться от подавляющего числа полезных для функционирования технической системы физико-химических эффектов типа передачи сигнала со скоростью света (по органическим же нервным волокнам он передаётся со скоростью 50 м/сек), магнитной индукции, сверхпроводимости, сверхтекучести, когерентного излучения и пр.

          Что же касается регенерации (саморемонта), то у небиологических устройств последняя вполне достижима. Ибо для её осуществления нет никаких природных запретов. Обучение (установка программ и прочая запись информации) даже у нынешних неорганических устройств происходит в миллионы раз быстрее, чем у биологических образований. А для самообучения, для самостоятельных исследований также нет никаких принципиальных препятствий. Равным образом таких препятствий нет и для самосовершенствования, для самоперестройки неорганических устройств.

          В заключительном пункте возражений Вы написали мне следующее:

          "Ну и, наконец, у Вас вырисовывается просто жуткая картина будущего. Сплошная утилитарность, а ради чего — непонятно. Сильно сомневаюсь, что естественное развитие общества ведёт именно к этому мрачному состоянию. Не хочу пускаться в спор по данному поводу, но если Вы окажетесь правы, то хорошо, что

          "...жить в эту пору прекрасную
          Уж не придётся ни мне, ни тебе...""

          Опасаюсь, что буду выглядеть в Ваших, Вадим, глазах как Фантомас, похоронным тоном попенявший журналисту Фандору: "Ты посмел назвать меня мрачным убийцей — меня, весёлое и жизнерадостное существо...", но всё-таки возражу на упрёки в якобы мрачности будущего, нарисованного в "Терре Удобии".

          Да что же мрачного Вы обнаружили в картине мира, где почти полностью отсутствуют смерть, старческое угасание, соматические и психические болезни, социальная несправедливость, физические уродства и мучительный труд — и где, обратным образом, жителей переполняют азарт исследований, нескончаемый оптимизм, поддержка каждого — миллионами?

          Члены общества будущего, как отмечалось в "Терре Удобии", станут жить ради получения мощного, зубодробительного и заслуженного наслаждения от всевозможных побед над тем, что будет всё меньше и меньше мешать обществу обрести всё бо́льшую и бо́льшую устойчивость в нашем Мире.

          Обо всём этом вроде бы достаточно внятно написано и в "Терре Удобии":

          "1. Люди всегда хотели как можно меньше работать и как можно больше получать — и это будет достигнуто...

4. Люди всегда хотели иметь индивидуальные здоровье и бессмертие — и члены общества получат как железное здоровье, так и бессмертие (точнее, нестарение). Хотя случайные, травматические смерти, понятно, продолжат происходить.

5. Люди всегда хотели быть сильнее и умнее — и это будет достигнуто за счёт их сначала слияния с машинами, а затем и окончательного превращения в машины...

7. Люди давно мечтают о собственном совершенстве, о резком духовном подъёме общества — и эта извечная мечта наконец реализуется, поскольку машины могут быть неограниченно альтруистичными, высокодуховными и т.д...

          ...Причём превратившись [в машины] именно по собственному желанию — желанию не болеть, не стареть, не терять драгоценное время искромётной, взахлёб феерической жизни на сон, быть максимально неуничтожимыми, участвовать в сверхдолгих акциях типа дальних полётов по космосу, увеличить интеллект, силу, выносливость, быстроту, альтруизм, интерес к решению сложных проблем, способность безнаказанно получать максимум удовольствия и т.д.

          ...Когда всё то, о чём мы, современные люди, можем только мечтать, — вечное здоровье, невероятное расширение познавательных возможностей, счастье от правильных, от безопасных для нас самих и для общества действий и т.д. — будет достигнуто...

          ...Мир этот оказывается наполненным пониманием всего на свете, феерическим оптимизмом, радостью от постоянно достигаемых побед, ощущением поддержки массы друзей и пр."

          Скорее всего, Вадим, Вы просто сами были слишком мрачно настроены при чтении моего, несомненно, максимально оптимистического текста.